В сопровождении Иванюты он покинул кабинет, а Каратаев как сидел, так и пристыл к столу, уставясь в одну точку. Ничего дурного, разговор как разговор, но впечатление осталось такое, что Таган бесцеремонен и словно бы таит что-то, не договаривает.

И тут впервые у Каратаева внутри дрогнула какая-то струна, даже засосало под ложечкой.

Раньше сам он гремел на собраниях, и, перед приходом аму-дарьинской воды, проповедовал коренные новшества, но так, будто все это еще далеко, только медленно надвигается. Теперь же точно глыба нависла над водхозом и надо ее сдвинуть.

Опять экзамен. Сколько их было за пятьдесят четыре года — не сосчитать. Критикам всегда легче, да ученик, положим, в открытую не критикует. Он, собственно, ничем и не блещет, только пыжится. Взял манеру прижимать к груди оранжевую папку, точно сокровище, которым намерен облагодетельствовать человечество. А сам небось уже забыл свои научные проблемы, кинулся к девчонке. Запрячь бы его в районную арбу и послушать, что запоет. Теперь любой выскочка разглагольствует о косности Каратаева. Да Каратаев-то первым в Туркмении вводил бороздковый полив! Ты еще не родился, Таган Мурадов, когда Каратаев дрался с басмачами…

В кабинет вошел Иванюта, — кажется, приунывший.

— Ну-с, скачали гостя к Лугиной.

— Гм… Не взял машину? И прекрасно. Едем на Уч-Тараз, Анатолий Федорович, проветримся малость. — Каратаев решительным жестом собрал бумаги и сунул их в ящик стола.

Спустя полчаса водхозовцы мчались мимо белых домиков и пыльных деревьев, отбрасывавших негустые тени. Миновав мазанки с плоскими крышами и ровные коробки трехэтажного микрорайона, выехали на простор.

— Ишь как встрепенулся молодчик, едва услышал про Лугину! — Каратаев хлопнул заместителя по колену и прищелкнул языком. — Не романчик ли там, а?

— Кто знает, — угрюмо буркнул Иванюта, размышлявший о том, как бы им с начальником не поплатиться за неурядицы с поливами. Ничего еще не известно, только предчувствие неприятное, а он человек немолодой, семейный…

— Я хотел позвать гостя на Уч-Тараз, к Сары-ага, на уху с диким луком, — прервал его мысли Каратаев. — Воображаю, как бы раскипятился. Он терпеть не может старика Сары: тот, видишь ли, был когда-то муллой. Ну был. Ископаемое, конечно, однако… прелюбопытное ископаемое. Сколько от него услышишь! Вот, кстати, известно ли тебе, как строилась верхняя плотина?

— Ей, старушке, около семисот лет, — скучным голосом сказал Иванюта, глядя на поле, окаймленное арыками.

— Я читал в одном журнале…

— А ты не читал вчера в газете, как разделали бухарцев? И, честное слово, за то же самое, за что и нас не хвалят. Расписали как по нотам. — Болтовня начальника раздражала Иванюту, и он пытался отвлечь Каратаева от исторических тем.

— Ну, ну! — благодушествовал тот. — Только без покаянных молитв. У нас пока не хуже, чем у других, клянусь. Вот так, заместитель, жалкий пессимист! Послушай-ка о плотине…

Речь шла о временах, когда правил некий султан, и он велел ставить плотину. Его прислужники сгоняли на стройку народ, надсмотрщики орудовали плетьми. А тут парень, землекоп, влюбился в дочь главного надсмотрщика, и она в парня, конечно. Ночью привела его к себе в дом. Стало светать, надо уходить парню — не пускает. Он боится наказания, а она свое: «Султану нужна плотина, мне — твоя любовь. Побудь еще денечек, потом мы найдем выход». И так вот прожил парень у нее три дня, а на четвертый она говорит: «Теперь надень халат и папаху моего отца, вымажь белому коню бок черной краской, садись верхом и — прямо на стройку, кричи: „Повеление султана! Бросайте работу, расходитесь по домам!“»

Сказка показалась знакомой. Ну, естественно, неразбериха: на белом или на черном коне проскакал всадник? Все же Иванюта слушал до конца. Парень взбулгачил всех на берегу, работу бросили, а река закипела паводком. Вода обрушилась на недостроенную плотину и чуть не смыла самого султана и надсмотрщика, подоспевших к месту бедствия. Султан усмотрел тут волю неба: стало быть, плотина не угодна всевышнему. И больше не удерживал народ, разбегавшийся по домам. Плотину достроили уже при другом султане.

— Забавно, забавно, — сухо заметил Иванюта. — Но, знаешь, товарищ начальник, откровенно говоря, Таган мне сегодня не понравился: что-то темнит.

— Опять заныл! Не терплю паники, — загорячился Каратаев. — Пойми, чудак, им по чину положено — указывать, поучать. Да он еще со своей оранжевой папкой… совсем уж воспарил. Полный учет водных ресурсов с перспективами Каракумского канала, — допустим, полезный замах, никто не спорит, но на открытие едва ли тут можно претендовать. Сбалансировать запасы, дать рабочий прогноз, в сущности, наше коллективное дело, не так ли, Анатолий Федорович? Наш хлеб, черт возьми! Опыт сельских мирабов, их наблюдения над малыми плотинами. Как ты ни кичись, из арыка никуда не вылезешь. Ах, теоретики, ах, пророки из министерских канцелярий!.. Но чего ты-то всполошился? Ведь не сидим сложа руки, мотаемся по колхозам… На словах у них каждый — новатор, на словах все — раз, два и готово. Мы вот еще поглядим, как сам-то потянет с джаром. Завязнет, ног не вытащит, и гонор с него мигом слетит. Надо, брат, реально мыслить, а не порхать в облаках…

В стороне показались дуплистые карагачи и кибитка, крытая войлоком. Над ее округлым верхом вился дымок.

— Свернем на минутку, — сказал Каратаев.

— Зачем? — недовольно возразил Иванюта. — Только время терять.

— На ми-нут-ку! Сары-ага обещал мне раздобыть старинную рукопись, чуть ли не пятнадцатого века. Величайшая ценность. Мой ашхабадский родственник, историк, говорит, что тоже достал у какого-то меджевура[2] подобную вещицу и продал в академию, за двести рублей. По его словам, даром отдал, из любви к науке. Я-то не из-за денег, так, для себя… И сколько же у нас добра зря пропало! Страшно подумать: не уцелели даже рукописи Махтумкули и Кемине. Мы словно бы только теперь прозреваем, обращаемся к родной истории, к документу… Ну вот и Сары-ага.

На шум мотора вышел из войлочного жилья старик в потрепанном темно-лиловом халате. Халат болтался на нем, как на палке. Прищурясь, Сары разглядел начальство, не спеша запахнул халат на груди. На безбородом лице заиграла улыбка, Сары почтительно склонился и забормотал обычные приветствия.

— Пожалуйста, пожалуйста. Гостям всегда рады.

— Да мы на минуточку. — Каратаев между тем вылез из машины. — Слушай-ка, почтеннейший, где же, наконец, обещанное?

Сары-ага опустил глаза, подвигал губами, как бы припоминая, что он мог обещать, но сейчас же снова взглянул со своей неизменной улыбкой.

— A-а, понимаю: рукопись? Она уже в надежных руках. Вскорости будет у меня, у меня — все равно что у вас.

— Точней, когда же?

Старик уставился в землю, соображая, и не без некоторой значительности произнес:

— Дней через десять.

— Поедем, Акмурад! — попросил Иванюта и с раздражением подумал: «Водит, шельма, начальника за нос, а тот верит басням».

— Как «поедем»? — всполошился Сары-ага. — Уха готова. Я соменка поймал. Давайте, давайте, без разговоров!

Из кибитки в самом деле тянуло ухой. Каратаев повернулся к Иванюте и бодро сказал:

— Чуешь, с диким луком! Зайдем, Анатолий, Ведь не завтракали.

Так просто все оказалось: она в городе… Эти водхозовцы действительно молодцы. Только учитель все же размяк. Неспроста в министерстве трунят над его пристрастием к позеленевшим монетам. Может быть, райком проглядел человека? И каков вообще здешний первый секретарь, с которым придется не раз встретиться?

Никуда не сворачивать. Прямиком — в общежитие изыскательской партии, к брату успеется.

Путь лежал через железнодорожную насыпь и деревянный мост. С моста Таган видел, как по воде плыли рыжие пучки травы. Странно: когда-то Мургаб казался величественным, да и мост — немалым. Возле вон той ветлы купались, а дальше — белое здание школы… В какое-то мгновение Таган определил, что поток под мостом сильней, чем положено ему быть весной, до таяния снегов у истоков реки. Сейчас поток достигал тридцати кубометров в секунду. Невиданно! И вдруг Тагана осенило, он даже рассмеялся. Как это сразу не сообразил: ведь перед ним уже не Мургаб, не та древняя речка, упоминаемая историками всех государств Средней Азии. Каракумский канал провели поперек Мургаба и Теджена. Их «зачеркнули». Древняя речка перекрыта выше городских мостов, сам же готовил проект перекрытия; а здесь — одно из ответвлений канала.