Выйдя за ворота, он задержал взгляд на дереве, у которого вчера привязывал лошадь, постоял бесцельно несколько минут, потом, как пьяный, зашагал по сонному городу.

Шел к Мереду. И представлял себе, как сейчас застучит в ставню и объявит брату о великой удаче. Но вдруг вспомнил, что Меред с Левой отправились в рейс, и решил ночевать, в гостинице.

По иронии судьбы, в единственной здешней гостинице ему могут предложить номер, в котором обитал Завьялов. Худо это или хорошо? Пожалуй, ни то, ни другое. Все равно к Тагану никак не приклеивается магическое русское слово «жених» и, разумеется, нужно фантастическое стечение обстоятельств, чтобы Ольга оказалась у него в гостинице сегодня вечером. Ее и пригласить так, запросто не отважишься, если ты не блистательный Завьялов, не друг детства.

Он шагал дальше. Из густой тени деревьев, росших над арыком по краю тротуара, вышел невысокий мужчина в шляпе и с портфелем в руке. Мужчина приблизился к калитке, взял свободной рукой за кольцо, но, оглянувшись, увидел Тагана и сказал:

— Ого, вот встреча! Откуда и куда так поздно бредешь? — Это был Каратаев.

— От Скобелева.

— В гостиницу, разбойник, сознавайся! И не стыдно — мимо моего дома! Это уж совсем не по-товарищески. Все меня обходят. Все предают. Скоро, наверное, родная жена откажется, — горько пошутил Таганов учитель.

— Да я собирался зайти, но подумал: у вас уже спят, — покривил душой Таган, не хотелось обижать его.

— Э, брат, меня так наскипидарили, что не до сна, — качая головой, признался Каратаев.

Он распахнул калитку и пропустил Тагана вперед.

На джаре механизмы пустили в две смены, горы материалов укладывались в тело сооружения. Вначале не хватало цемента нужной марки, но вскоре удалось добиться бесперебойной доставки цемента. Было еще затруднение с подвозом технической воды, но такие мелочи Мергенов брал на себя.

В СМУ обещали закончить подпор в три недели.

Прорабом направили сюда юнца, по фамилии Довлетов, и хотя парень считался технически грамотным, нераспорядительным он был на редкость. Довлетов кончил институт позже Тагана и, по молодости, нуждался не только в инженерной помощи, но и в самой элементарной. По части организации труда малый вовсе оказался слаб, и его начальство, спекулируя на срочности объекта, исподволь припрягло к джару Тагана.

Он поздно спохватился, проторчав на джаре уже дней двенадцать. Домой являлся только ночевать, а с утра на грузовике или самосвале — обратно. В Ашхабаде пожурили его, — кстати, разговаривая с Ашхабадом, он сам назвал свое излишнее рвение «дурацким энтузиазмом». Но до министерства далеко, а тут только и слышишь: воды, воды! Чарыяр и Мергенов успели «подвесить» к джару засеянные хлопком поля.

Если удавалось оторваться от стройки, Таган наведывался в дальние села, вел там семинары с поливальщиками. Для пополнения оранжевой папки летал попутным самолетом на участок, где, преодолев барханные гряды юго-восточных Каракумов, канал вступает в пределы Мургабской долины. Гонял на Мередовом мотоцикле по оазису, воевал с водхозовцами, и все так складывалось, что за пол-месяца ни разу не встретился с Ольгой.

Дома спрашивала мать, когда Таган возвращался из доездки: как живет русская девушка, видел ли ее? Дед помалкивал, словно бы не помнил о ней.

И железнодорожников, с тех пор как исповедовался перед братом, Таган не видел. Сами вызвали к телефону, Меред заговорил о приближающемся Первомае; Лева сбоку подзуживал: в лепешку разбиться, а праздновать вместе. Но что там чумазые машинисты, когда мысли были только об Ольге. Может, на новое место перебросили, или она больна? А то, чего доброго, и умчится, исчезнет как призрак. Ведь она и появилась тут словно облако над степью, готовое в любую минуту растаять… А какая мягкая и сильная рука у Ольги! А лицо… Смотрит на тебя, немножко боится и взглядом к себе привлекает. Так смотрят женщины, когда хотят нравиться и чем-то жертвовать. Жертвовать всем, отдать все… Может, и это опять обманчивая мечта туркмена, «похожего на абрикос», пустое самообольщение, без малейших оснований?

Нет, очень светлое, очень радостное, как река в пустыне, единственное мгновение все же действительно было. Скобелев шел по саду, громко выкликая их, а она тогда с такой силой рванулась, прислонилась и сжала руку. Кажется, вместе поднялись со скамейки, в точности даже не припомнишь. Она склонила голову, горячей щекой на мгновение сильно прислонилась, но тут же, словно обжегшись, испуганно побежала и потащила за собой.

И — ничего больше. Сколько, дней! Много дней, как болезнь, тянется ожидание. Дедушка — намекни ему — все понял бы; да ведь не вылечит от твоей болезни.

Он чинит арбу, копается, лишь бы руки занять, и разговор ведет необязательный, только чтобы развеять у внука тоску. Превозносит Чарыяра. Им повезло с руководством: башлык себя не унижает, не заискивает перед начальством, а полюбуйся, какую машину у соседя оттягал. За двести человек роет тебе. Все механизмы в мастерской Ярнепеса — перед ней детские игрушки. Вещь, ее сразу видать: три дня собирали, не то что твоя ослиная арба. Если не врет Ярнепес, на всю Среднюю Азию полдюжины таких роторов, не больше.

Дедушка очень красив, породист, и какой работник! Одной земли лопатой перекидал столько, что, наверное, можно три Серебряных холма насыпать. Вот у кого надо учиться жить. Учиться жить у таких как он. Такие никогда не унывают, особенно если им поддакиваешь.

Сидят на поваленной арбе, толкуют два мужика и любуются друг другом. Разного воспитания люди, оба сильные, широкодушные, но оба и себе на уме. Каждый уважает собеседника. С неделю уже Сувхан замечает у внука внутреннюю дрожь, нерешенность, смятение, но не осмеливается потревожить расспросами. Он и так безошибочно определил Таганов недуг, да тут и не требовалось особой проницательности.

— А знаешь, я, похоже, стареть начал, — развлекает он внука, заговаривая зубы, но пока еще неизвестно, куда повернет.

— Устаешь?

— Нет. На усталость грех жаловаться. Хожу легко, рука поднимается, слава богу: при случае и молодого как следует встряхнул бы…

— Память?

— Об этом и хочу сказать, да только смешно: мелкое помню все как есть, нужное не нужное — держу в уме. А крупное вот упустишь — и не поймать. То ли больно много людей развелось кругом, отношения усложнились, или эти машины туманят ум. Думаешь об одном — другое забываешь.

— Сейчас-то что забыл?

— Забыл, какой год у нас. Не по-новому, а как раньше считали: год коровы, год рыбы, год коня, год змеи… Всегда помнил.

— Помочь тебе? — спросил внук, вскочив с арбы.

— Ну, ну? — Дед уставился на него и разом утратил свое красноречие.

— Сейчас год речек! — объявил внук.

— Ишь ты, насмешник. Ты опять про свое. Неплохо поддел. — Сувхан шутя ткнул внука в живот какой-то деревяшкой, а Таган вспомнил, что примерно о том же завели они с Ольгой разговор, когда шли на почту, в день его приезда, но тогда он выразился иначе, назвал речки веселыми.

Негромкую беседу двух мужчин нарушил зычный посторонний голос за виноградником.

— Звонят опять, эй, ребята, где вы там! — Это конторский сторож. Он не прочь был побалагурить и опорожнить чайник чаю, да вот беда — без ноги, не перелезть через арык.

— Меред опять? — откликнулся Сувхан. — Сказал бы разбойнику, пусть совесть не теряет. Пускай приедет, я его лозой высеку. Ха! С каких пор не является.

Сторожа не видно за кустами, только голос:

— И вовсе не Меред, а повыше званием. Да поворачивайтесь вы, ребята, живей!

— Кто звонит? — строго спрашивает Таган.

— Большой человек, из Ашхабада. Не совру, если скажу; министр…

— Ах ты бестолковщина, дурень хромой! Сказать-то не может по-человечески. Такого посыльного куриные пастухи и те не держали бы, — беззлобно бранится Сувхан, а внук уже перемахнул через арык и поспешает в контору.

С Ашхабадом ранее было условлено: Таган должен позвонить после праздников, доложить о джаре и о готовности сети к вегетационным поливам. Какая же теперь надобность? Перемены в аппарате? Жалобы Каратаева с Иванютой? Может, новая командировка — в Керки, в Теджен? Пусть своих заместителей министр посылает или сам прокатится, а Таган останется еще на неделю. Он может даже заявить сейчас, что останется здесь навсегда.