Спустя четверть часа Ольга сидела в кабине грузовика. А мать стояла у ворот рядом с сыном и говорила гостям какие-то слова, не слышные за шумом мотора.

Она негромко говорила:

— Как тебе захочется, навести нас, дочка моя. Приезжай. Еще приезжай.

Машина дрогнула и скоро скрылась в темноте.

День ото дня прибавлялось у него забот. Родной оазис мог обернуться добровольной каторгой, не будь Ольги. Ее присутствие не облегчало положения, скорей наоборот, но — меняло окраску всего окружающего.

Рядом Туркменгидрострой расширял главное русло канала. Крепилась дамба, изготовлялась лотковая сеть в целинных совхозах. На старых же землях многое продолжали делать по старинке. Между тем львиная доля пашни оставалась за колхозами. Исконные пахотные земли по Мургабу, как и сто лет назад, подвергались засолению. За счет государства и неделимых фондов копались мелкие коллекторы, да слабо, слабо. Урожаи не повышались, а тонны хлопка планировали ежегодно. Сейчас требовалось выправить положение в самые сжатые сроки.

Новые монтажные управления все начинают на целине, у них инженеры — из Ашхабада, из Ташкента. Опять туда, за канал, ездил вчера Таган на Мередовом мотоцикле. Денек выдался напряженный, зато с подпором решили окончательно. Таган связал по телефону своего министра со здешним управляющим и получил всю необходимую технику для джара.

Вчера же случайно встретил там председателя Мергенова. Старик, достаточно известный в республике, по району слывет за хитреца и выжигу. У него такое дело. В пути пропали платформы с машинами для местной Сельхозтехники, и Мергенов узнавал, не завезены ли они на трестовскую базу. Ему позарез нужен роторный экскаватор, числящийся среди утерянных машин. Конечно, и у старика на уме джар… И глубокая ревность к его, Таганову, председателю. Очень обрадовался Мергенов, поймав Тагана. Но разговора не состоялось, инженер был занят. Условились встретиться завтра.

Так еще и еще переплетались и возникали новые связи, требовалось держать их в уме.

Солнце, пробиваясь сквозь ветви, заливало двор ярким светом, и от света Таган проснулся. Мать во дворе хлопотала возле огня. Таган оделся, подошел к карагачу, где висел рукомойник над медным тазом, и стал умываться, отфыркиваясь и плеща водой. Спросил мать, понравилась ли ей Ольга.

— Ох, не привыкла я к таким. Голубоглазая! — Джемал-эдже улыбнулась в некотором замешательстве от его вопроса. — Русская, а приглядишься — как наша. Дедушка вчера хвалил эту голубоглазую. Ну да ведь и отец-то у нее достойный.

Повесив полотенце на дерево, Таган выбежал в огород и, подставляя спину солнышку, стал делать гимнастику. Он то резко выбрасывал руки вперед и в стороны, то вскидывал их, глубоко дыша, то нагибался, касаясь ладонями травы.

— Силу набираешь? — где-то рядом послышался голос Мергенова. В халате нараспашку, он пробирается среди кустов. — Да у тебя и так, слава богу, плечи-то вон какие, как у отца твоего, Мурада. Крепкий был человек. А я к тебе за советом, как условились вчера. Пойдем-ка в дом!

И Мергенов увлекает инженера за собой, будто не он, а инженер у него в гостях.

— Уф!.. Вот хожу, топчу кошмы в чужих домах. — Мергенов садится на ковер среди комнаты. — Хожу. А куда денешься, если ума не хватает?

Джемал-эдже приносит им завтрак.

— Слушай, Джемал, — сыплет ранний гость без передышки, словно зубы заговаривает хозяевам. — Взяла бы да и заглянула как-нибудь к нам. Со старухой моей повидалась бы, вы ведь из одного племени, обе таймазы, почти родичи. Ну и помогла бы советом. Что-то у нас с шелком опять неважно: червоводня плоха или женщины не умеют ухаживать за шелкопрядом. Я пришлю машину. А не на кого сына и старика бросить, так валяй вместе с ними. Мы таким людям всегда рады.

— Не знаю, кто со мной согласится поехать. Я в доме не главная. Приеду не приеду, только уж Чарыяру, пожалуйста, ни слова: съест, если узнает.

— У-у, страсти какие. Да разве мы ему не помогали? Так вот, я к тебе, мой сын, за помощью. — Мергенов повернулся к Тагану. — Ночью подсчитал, а сейчас вдвоем считали с агрономом, выходит: машин-то нам надо много, чтоб подвести воду от джара, да и потерялись они где-то там, служащие бумажками размахивают — с номерами вагонов… А время дорого. На том берегу сильная стройконтора, сам знаешь. Как я понял, она и будет вести работы на джаре. Ты, конечно, в курсе дела, тебя везде пускают, — польстил опять старик. — Не могут ли оттуда прислать нам новой марки канавокопатель или тот роторный экскаватор, когда найдут пропажу? За все заплатим. Может, у них запасной какой попусту валяется, а нам — вот как он нужен. Или уж днем-то пусть сами работают, а ночью давали бы нам. Машинистов найдем. Пособи-ка, ты ведь свой человек.

— Гм… мысль! — обрадовался Таган. — Я позвоню в гидрострой, полагаю, что дадут, конечно если те платформы сыщутся. Здорово, ей-богу здорово! Загрузить полностью каждый мотор… Хорошо бы такую мысль через газету. Я напишу. И, знаете, вот бы вам посоревноваться в этом, ну в освоении целины.

— Я не против. Я вызову Мухи Оразова и вашего Чарыяра Баллыева, условия составим. Но удобно ли сразу в газету? Ты ловишь меня на слове!

— Сказано: добрым словом грех не воспользоваться. И притом — время, время!..

Вчера там, за каналом, Мергенов показался Тагану слишком нахрапистым и не таким уж хитрецом, как его рекомендовал Чарыяр. Слишком часто прорывался он, готов был нападать и требовать, ни на минуту не выпуская из виду своей пользы, впрочем стараясь не нарушать такта. И здесь сначала тоже вел беседу с редкой, почти неприличной для старика стремительностью. Но вдруг переменился, даже голову опустил. Потом вскинул голову и сказал резко и молодо:

— Ай, пиши. Ты — грамотный!

Хлопнул инженера по плечу, встал, без всяких церемоний простился и уехал.

Оставшись один, Таган попросил Джемал-эдже никого к нему не пускать и сел за статью. Она была задумана еще без Мергенова и до настойчивой просьбы секретаря райкома; Мергенов лишь подтолкнул, ускорил процесс.

На солнышке расстелен холст и по нему рассыпан тонким слоем рис для просушки. Мать сидит, перебирает шерсть, посматривает на ворота; как бы кто не зашел и не помешал сыну. Роль незавидная. Простодушной крестьянке ни разу в жизни не доводилось отказывать людям в гостеприимстве.

Первым появился Ярнепес, с какой-то бумагой в руке. Зычно выкрикнул имя инженера.

— Тише, тише! Нет его. — Джемал опустила глаза. Понятно, Таган в комнате, он очень занят; на всякий случай Ярнепес спросил, будет ли Таган вечером.

— А как же, обязательно вечером заходи. Он любит тебя и всегда рад тебе.

Опять она перебирает шерсть, сокрушается: даже чаю не предложила. Если бы сын спал, так не жалко разбудить; но ведь он занят важным делом — нельзя беспокоить.

По пути в червоводню за ней зашли девушки. И рта не успели раскрыть, а Джемал уже таинственно зашептала:

— Тише, тише! — Как будто умирал кто-то в доме. Девушки перепугались.

— Что случилось? Дедушка Сувхан заболел?

— Да нет… да ну вас! Только тише, тише вы! Ступайте, я приду.

Шелководки переглянулись. Наверное, сын, как все городские, еще спит, и сердобольная матушка не хочет его будить.

Одна даже спросила:

— Таган-джан дома?

— Не обворожить ли ты его пришла, ишь какая любопытная! — рассердилась Джемал.

Едва спровадила шелководок, как со стороны сада во двор ввалился кузнец в сопровождении Айнабат.

Глухой на оба уха, кузнец под самым окном с неимоверным грохотом бросил железный лист, а девушка глянула в окно, и на весь двор зазвенел ее голос:

— Здравствуй, бумажная душа! Такое утро, а он, точно святой ишан, в темную келью залез. Извини уж, мы всего на минуточку. При этом она оглядывалась и глазами подбадривала оробевшего кузнеца.

— Да куда вы, куда вы! — всплеснув руками, кинулась к ним Джемал-эдже. Таган появился в дверях, и он вовсе не был сердит на мать, которая чуть не до слез огорчилась тем, что не укараулила сына от быстрой, как молния, Айнабат.