Рената Казмейер, однако, не задала этот вопрос. Она просто в течение некоторого времени смотрела на Элвиса, засунув руки в карманы спортивной куртки, из швов которой лез пух, втянув голову в плечи так, что над воротником торчали одни уши, болтая ногами, чтобы улучшить кровообращение или, возможно потому, что выпила слишком много кофе и теперь хотела писать, или из-за того, что приняла какой-то наркотик. В помещении мотеля ее волосы казались каштановыми, на улице они выглядели скорее рыжими. В одном ухе у нее была серьга с бриллиантом, в мочке другого уха — просто дырочка. У нее были широко расставленные глаза, словно слегка выцветшие, не совсем как у альбиносов, например, у Пинка Джеффа в тюрьме, но что-то вроде того.

— Хочешь услышать историю моей жизни? — наконец спросила Рената Казмейер. — Выбирай, короткую версию или длинную.

Черт возьми. Она не собиралась забывать его, и это значило, что он должен был ее шлепнуть.

— Спроси Джима.

— Кого?

— Своего дружка, — сказала Саманта Кокс голосом, который Билл Эллис, продюсер передачи «Ньюс фокус» на 14-м канале, называл «утешением умственно отсталых», но только если Саманты не было поблизости.

Внезапно Энн Джонс почувствовала себя страшно усталой в самом начале рабочего дня и совсем старой в свои тридцать пять лет.

— Джо Каллен не мой… — она хотела сказать, что он не «ее дружок». Дружки у нее были в школе, в колледже, в те дни, когда она снимала квартиру с двумя подружками, у них был кот, игрушечные звери и один велосипед на всех. Они жили в квартире с одной спальной комнатой на Семьдесят второй улице. Когда на дверной ручке был привязан платок, это означало: ушла в кино. Теперь, когда ей было тридцать пять, а чувствовала она себя на девяносто пять, когда она жила в квартире с летним садом на Риверсайд-Драйв, у нее был не дружок, а любовник… поклонник… Но она не стала уточнять вслух, кем был для нее Джо.

— Он не может быть источником информации. Мы уже давно договорились, что я не должна иметь никакого отношения к его работе в полиции. Иначе мы не смогли бы поддерживать с ним нормальных отношений…

— Тогда я спрошу его сама, — сказала Саманта и открыла журнал с номерами факсов, как будто могла найти там номер Каллена. — Этими двумя копами занималось когда-нибудь министерство внутренних дел? Вот что нужно у него спросить. Это же очень простой вопрос. Ему за это ничего не будет.

— О, я не знаю…

Эллис вмешался в разговор:

— Сэм, я думаю, мы должны уважать соглашение, что Энн заключила с источником ее информации и с теми лицами, которые не являются для нее носителями информации в силу тех или иных причин.

Длинная шея Саманты стала еще длиннее. Ее слова хлестали как кнут и жгли как огонь.

— Конечно, Билл. Я от тебя другого и не ожидала. Я не удивлена. Кто-нибудь удивлен? Конечно, нет, — она захлопнула журнал с номерами факсов и встала с дивана, на котором всегда сидела, председательствуя на утренних собраниях сотрудников 14-го канала. В этом узком платье она была похожа на кобру. — С тех пор как Энн стала членом нашей счастливой семьи, ты, Билл, всегда соглашаешься с ней, — Саманта открыла дверь и, не оборачиваясь, поманила согнутым пальцем свою помощницу, молодую женщину, чье имя никто не удосужился узнать, так как она должна была, по идее, исчезнуть через несколько недель, страдая от уязвленного самолюбия и болей в пояснице, а на смену ей придет другая молодая женщина, чье имя тоже никого не будет интересовать.

Энн хотела последовать за Самантой, но Эллис сделал ей знак рукой, приглашая остаться.

— Я удивляюсь, что мы больше не бастуем с тех пор, как ты начала здесь работать. Когда-то — помните, Крис и Терри? — мы бастовали два-три раза в неделю.

Спортивный комментатор Терри Табс и репортер Кристин Ракер, второстепенные люди на канале, вяло улыбнулись. У их ностальгии был горьковатый привкус. Метеоролог Вебб Кратфилд, криминальный репортер Нола Московитц, кино- и театральный критик Чарли Пек, и Роз Имберман, которая специализировалась по светским новостям — все они были новичками и только слышали о легендарных бурях, которые поднимала тут Саманта.

Энн тосковала по джинсам, футболке, кроссовкам. Она хотела бы положить ноги на письменный стол, а блокнот на колени, ковырять в носу, если у нее возникнет такое желание, и поправлять трусики, целый день работать над статьей, а лучше — целую неделю, а потом отправиться в кино или театр. Ей очень не хватало старого, доброго журнала «Город».

Энн начинала работать в ежедневной университетской газете в Мичигане, а потом перешла в «Дейли ньюс» и, проработав там восемнадцать месяцев, получила приглашение на работу из журнала «Город», где, как ей казалось, она останется до самой смерти — так там было уютно. Но внезапно ее босс, очень богатый человек, оказался замешанным в каком-то грязном скандале, и она сама чуть не влипла в это дело. Все было чрезвычайно сложно — секс, убийство, черт знает что. Другой миллионер купил журнал «Город» и изменил его название. Теперь он стал называться «Метро». Энн было предложено остаться в новом издании, но она не могла работать в журнале, который называется «Метро», ведь речь шла о городах Солнечного пояса, которые вовсе не являлись метрополисами (городами-матерями — в переводе с греческого).

Энн тосковала по равенству, царившему в редакции журнала «Город». Там были свои звезды — она была одной из них, — но они все загорались по очереди, когда кто-то выдавал нечто из ряда вон выходящее. Не все там шло гладко, но атмосфера была подходящая. Раньше или позже вам предоставлялась возможность написать передовую статью для журнала. А здесь властвовала Саманта. Она была королева, остальные были ее вассалами. Она была акулой, другие сотрудники — рыбками-прилипалами. Она руководила — все только подчинялись ей. Кем бы ни была Саманта, она возвышалась над ними, как Гулливер над лилипутами. Даже когда она уезжала куда-нибудь в командировку, была в отпуске или проводила где-нибудь свой уик-энд, она загружала всех работой по самую завязку.

Но к черту старое время. Если не обращать внимания на Саманту, то все остальное здесь было лучше, чем на старой работе, и платили здесь гораздо больше. Из-за денег она делала то, к чему раньше относилась с презрением. Энн сидела в студии, обставленной сверхсовременной мебелью, перед ней лежали листы бумаги с текстом, но она не читала его, а смотрела на «подсказку», с которой и считывала нужную информацию, притворяясь, что не делает этого. Ей приходилось рассказывать телезрителям, которые включили телевизор только ради того, чтобы услышать прогноз погоды, о событиях, в которых они могли бы и сами разобраться, глядя на кадры новостей. Но на телевидении существовало неписаное правило — каждая картинка нуждается в комментарии.

Рядом постоянно вертелись Кэнти и Тимми, Мопси и Сюзи — йяппи и телесучки — как характеризовала телерепортерш Энн Джонс, когда работала в журнале «Город». Они были вполне взаимозаменяемы, исполнительны, нелюбопытны. А теперь и она стала одной из них — блестящей и сияющей. Энн Джонс заказывала себе платья «Боже, платья» в бутиках на Истсайде, где имелись ее размеры, что избавляло от необходимости ходить за покупками. Она тратила на туфли столько, сколько раньше не потратила бы даже на пальто. Теперь Энн Джонс делала прическу раз в неделю (а раньше — только время от времени), и обслуживал ее парикмахер, который переезжал от одного богатого клиента к другому в лимузине, а за рулем машины сидел белокурый шофер в кожаной ливрее. В ресторанах, где сотруднице журнала «Город» прежде сразу же указали бы на дверь, ее теперь почтительно сопровождал метрдотель, знавший Энн Джонс в лицо. Раньше, раздеваясь перед сном, она иногда не могла вспомнить, откуда у нее на руке этот дешевый браслет, а теперь порой не могла припомнить, когда успела купить новые часы «Ролекс».

Спать она теперь ложилась так же поздно, как богатые бездельники, завсегдатаи какого-нибудь ночного клуба, а не как тридцатипятилетняя дама, живущая в квартире с летним садом на Риверсайд-драйв. В первый же рабочий день, после переговоров о заключении контракта, которые длились около недели, всяких деловых обедов и собеседований, она провела телеинтервью с Кэтрин Хепберн, которая вспоминала, как обрадована была, когда получила первую роль в пьесе, но и напугана тоже, понимая, что после многих лет, в течение которых она занималась в театральной студии, рано ложилась спать и рано вставала, она должна будет теперь работать поздно вечером. Энн оказалась практически в таком же положении — работая вечерами, она страшно уставала, и у нее больше не было времени встречаться с друзьями, встречаться с… (в языке, насчитывающем почти полмиллиона слов, не было подходящего слова для определения этого понятия)… с ее любовником, поклонником…