— Наколка.

— Что?

— Ну, татуировка. Наколка.

Баба прищурила взгляд и сказала:

— Ты из Питсбурга? — и тотчас же, словно поняв, что зря спросила об этом, задала другой вопрос: — Сколько ты здесь пробудешь? — она вытянула шею и заглянула в книгу регистрации, которая лежала вверх ногами. — А, Майк. Сколько ты здесь пробудешь, Майк?

Догадалась ли баба, что его зовут не Майк, и если да, то не позвонит ли она сейчас в полицию и не сообщит ли им о том, что какой-то мудак в кроссовках «Рибок» только что остановился в мотеле под чужим именем. Или, может быть, эта дура догадалась, что он не Майк, но ей плевать на это, потому что, если бы она всякий раз поднимала шум, когда кто-то останавливался в этом мотеле под чужим именем, она была бы королевой педантов всего западного мира.

— Пару ночей.

Баба перевернула книгу регистрации и написала какую-то цифру рядом с его именем.

— Как я уже говорила, двадцать пять долларов за ночь, деньги вперед. При оплате за две ночи вперед полагается скидка пятнадцать процентов. Тогда с тебя будет сорок два доллара пятьдесят центов. Это слезы, не так ли?

Элвис знал, что она имеет в виду, но спросил:

— Какие слезы?

Баба протянула руку опять, чтобы дотронуться до его лица, но резко отдернула ее, как бы поняв, что не должна этого делать. Рука застыла в воздухе, как у танцовщицы.

— Пять слезинок у тебя на щеке, одна под другой. Было больно? Было больно, когда тебе делали эту татуировку так близко от глаз?

Элвис пожал плечами. Конечно, было бы больно, если бы он не нанюхался кокаина перед тем как позволил Тому Игле заняться своей работой.

— Мне делали их по одной, не все сразу.

Рука бабы медленно опустилась.

— Что они означают? Я имею в виду… они… они что… Кто-то из твоих родственников умер? Я знаю, что это не мое дело, — очень быстро, как будто больше не могла терпеть, баба протянула руку и представилась: — Рената. Рената Казмейер.

Баба была небольшого роста и должна была встать на цыпочки, чтобы опереться локтем о стойку. Рука у нее была маленькая, но сильная.

— Тебя зовут Майк или Майкл? Некоторые Майклы любят, чтобы их называли Майками, а некоторые любят, чтобы их называли Майклами.

Его дружка из центра, Майкла Джордана, всегда звали Майклом.

— Майкл.

— Рада с тобой познакомиться, Майкл.

— Рад с тобой познакомиться.

— Мне нравятся эти слезинки. Правда нравятся. Они грустные и, ну я не должна была это говорить, я знаю, но все равно скажу, они смотрятся очень сексуально.

Маленькие груди, худой зад. Рената Казмейер была очень похожа на Дженни Свейл. Элвису такие бабы не нравились. На ней были джинсы и клетчатая рубашка, из-под которой выглядывала мужская футболка, которая, он знал, возбуждает некоторых мужиков, но на него она абсолютно не действовала. Он предпочитал, чтобы на женщине было надето короткое ярко-красное, золотистое или серебристое платье с глубоким вырезом, и такое облегающее в районе попки, что делало бы ее тугой как барабан. Но то, как она сказала, что слезки смотрятся сексуально, подействовало на Элвиса возбуждающе, и он ощутил эрекцию несмотря на свои узкие штаны.

Вспоминая, как Рената произнесла эту фразу о том, что слезки смотрятся сексуально, Элвис опять почувствовал, что у него встает. Он лег на кровать и начал удовлетворять себя. Сначала он представил себе Ренату Казмейер, но потом перед его внутренним взором возникла Дженни Свейл, которая откусывала его язык и выплевывала ему в лицо. Чтобы отделаться от Дженни, он представил себе Люкса-Два, своего сокамерника. Полная кличка Люкса была Электролюкс — марка пылесоса. Так его прозвали за то, что он отсасывал очень классно. А «два» добавилось после того, как он обработал сразу двух заключенных в спортивном зале. Надзирателям показалось подозрительным, что там царит полная тишина, не звенят гири, никто не издает никаких звуков. Они заглянули туда и положили конец деятельности Люкса, который заканчивал обслуживать второго заключенного. Элвис любил поразвлечься с бабой, но там, где дело касалось минета, он предпочитал Люкса-Два.

Элвис был уверен, что теперь он точно уснет, но никак не мог отрубиться. Он встал, надел штаны, футболку и кроссовки «Рибок» Лютера Тодда. Он вышел из мотеля и завел свою машину марки «дельта-88», которую обнаружил припаркованной на одинокой лужайке возле какого-то шоссе в черт его знает каком районе и избавил от одиночества. Было чертовски холодно, и Элвис не хотел сидеть в холодном автомобиле.

Вернувшись в мотель, он включил радио и хотел поймать «ВБЛ, пинающие С», но в эфире были только какие-то дурацкие станции. Он настроился на одну, которая передавала вещь Барри Уайта «Я буду хорошо с тобой обращаться». Черт возьми, еще и суток не прошло с тех пор, как Элвис последний раз слушал Фрэнки Крокера, а уже так соскучился по нему. «Нет на свете никого лучше друга моего», какие прекрасные слова. Когда Фрэнки Крокера нет в эфире, то и эфира нет. Замечательно сказано. Чем дальше он удалялся от станции, передававшей передачи с Фрэнки Крокером, тем больше у него портилось настроение.

Элвис вынул из пепельницы на туалетном столике свои золотые коронки и надел их на передние зубы. Он прижал их языком, ему нравилось ощущать дорогой металл. В течение некоторого времени он улыбался самому себе в зеркале, которое стояло на туалетном столике, потом перешел в ванную и стал улыбаться самому себе там. Затем он снял с зубов коронки, завернул их в кусок туалетной бумаги и положил в карман своих штанов.

Элвис опять стал крутить ручку настройки радиоприемника и поймал новости, которые читала какая-то дикторша, сообщившая ему то, что он не хотел бы от нее услышать: полицейские трех штатов прочесывают восточное побережье, пытаясь обнаружить «его местонахождение».

— Тем временем, — продолжала дикторша, — зверское убийство послужило поводом для возобновления дебатов относительно введения смертной казни в штате Нью-Йорк. Ведущие сенаторы штата встретились сегодня утром в Олбани, чтобы назначить дату голосования против вето на смертную казнь, наложенного губернатором Маргарет О’Кифф. Сенатор Стивен Джей Пул от Манхэттена, бывший офицер полиции, ставший инвалидом после участия в перестрелке с торговцами наркотиков, сказал, что губернатор проявляет чрезмерную мягкость к преступникам…

Вновь раздался тихий, острый, холодный, убийственный голос Пула:

— Губернатор обвиняет нас в том, что мы мешаем ей заниматься решением этого вопроса о зверском убийстве. Ее «решение» — это билль, в соответствии с которым такие убийства будут наказываться пожизненным заключением, без права условного освобождения. Она говорит, что электрический стул не станет сдерживающим фактором. Может быть. Но разве пожизненное заключение может стать таким фактором? К черту сдерживающий фактор, в конце концов. Как насчет наказания? Хватит добродушно похлопывать по плечу таких людей, как Элвис Полк. Я говорю, что электрический стул — слишком легкая казнь для таких людей, как Элвис Полк. Нужно рубить головы таким элвисам полкам.

Слышны возгласы одобрения. Крики: «Да, да. Рубить им головы!» Затем дикторша продолжает:

— Губернатор О’Кифф выразила свое соболезнование родственникам и близким убитых детективов. Но она по-прежнему настаивает на том, что республиканцы рассматривают смертную казнь как политическое дело и не хотят изменений закона…

…Также в Олбани…

Элвис выключил радио. Он надел куртку и вышел из номера. Рената Казмейер сидела на капоте «дельты-88», стуча ногами по керамическому покрытию.

— Это «олдсмобиль» твоего отца?

Элвис не так уж часто смотрел телевизор в тюрьме, но знал, что его бывшая жена и дочка владели «олдсмобилем». Это, конечно, не могло быть поводом для угона «дельты-88», но иногда у воров не бывает выбора.

— Это машина моего друга, — сказал Элвис, полагая, что следующим вопросом Ренаты будет вопрос о том, живет ли его друг в Скрантоне, так как на номере было имя продавца автомобилей из Скрантона. Она также должна была спросить, живет ли сам Элвис в этом городишке.