— Где тебя черти носили? — рявкнул он. — Я весь свет обзвонил, разыскивая тебя! Только ради бога не говори мне, что ты по обыкновению забыла про вечер у Илейн!..

Она вспыхнула и опрометью бросилась наверх переодеваться, весело напевая что-то к своему собственному и Тэчера удивлению.

Илейн Монкриф Биверли по-своему, исподволь, оказывала известное влияние на историю Соединенных Штатов. Это обстоятельство молчаливо признавали все в Вашингтоне, хотя об этом нигде и никогда не было и, по всей вероятности, не будет написано. Илейн доставляло удовольствие сводить вместе людей, которым было о чем поговорить, но которые, возможно, не встретились бы в менее интимном кругу из боязни возбудить кривотолки, а возможно даже — нежелательные подозрения. Фейс отлично знала об этой склонности миссис Биверли, ибо Тэчер рассказывал ей не один забавный случай, — в душе Фейс бывала шокирована, но, чтобы не нарушать семейного мира, умалчивала об этом.

Несмотря на чувство облегчения, с каким Фейс услышала о том, что они едут на вечер к миссис Биверли, пожалуй, трудно было бы найти в Вашингтоне другое место, где бы ей так не хотелось появляться в этот ужасный день. Вполне возможно, что там будет кто-нибудь из Департамента — и уж, конечно, не такой человек, который мог бы посочувствовать Фейс. Она боялась, как бы какой-нибудь ее сослуживец — из числа тех, кто все знает, — не намекнул на розовую повестку. Нетрудно представить себе, как воспринял бы Тэчер такой публичный скандал.

Тэчер был одним из тех молодых людей, которых миссис Биверли приглашала, чтобы оживить свои вечера. Таких, как он, было немало — сотрудники английского, французского, испанского и некоторых латиноамериканских посольств, служащие Государственного департамента и Министерства военно-морского флота, молодые люди из авиации и — правда несколько реже — из армии. Бывали тут и представители Капитолийского холма, а также члены бывших правительств из стран Восточной Европы. Миссис Биверли любила говорить, что ее вечера после войны стали куда менее веселыми: из-за этих проклятых красных изменился персонал стольких посольств!

Миссис Биверли была женщина далеко не первой молодости, и Фейс частенько дивилась, как ее хватает на такой образ жизни. Она много пила: говорили, что она пристрастилась к вину после самоубийства своего единственного сына, двадцать лет тому назад. Сразу же после этого она разошлась с мужем. У нее было немалое состояние, и она продолжала жить на широкую ногу, как жили в двадцатые годы, никого не посвящая в подробности своего прошлого. В вашингтонское светское общество она прочно вошла после того, как ее брат стал членом кабинета министров, и все двери раскрылись перед ней.

Собираясь на вечер, Фейс подумала о том, что, часто бывая в доме Илейн Биверли, она в сущности совсем не знает эту женщину. Ее приглашали, конечно, только из-за Тэчера; Фейс подозревала, что ее презирали и терпели лишь по необходимости. Тэчер сам, видимо, ощущал это: он не раз просил ее быть повеселее и пообщительнее.

— Ну, можешь ты хоть сделать вид, что тебе интересно с моими друзьями, — раздраженно сказал он ей однажды. — Ведь ты была когда-то так очаровательна. Постаралась бы!

— Я не умею притворяться, — заметила она, презрительно фыркнув.

В этот вечер всю дорогу, пока они ехали к дому миссис Биверли по Массачусетс-авеню, она молча сидела в машине рядом с Тэчером. И только когда они были почти у цели, она спросила:

— Послушай, Тэчер, чем тебе так нравится Илейн Биверли? Она ведь тебе в матери годится.

— Вот поэтому-то я и люблю ее, — отрезал он. — Она очень похожа на мою маму: в ней есть этакая аристократическая хрупкость.

Фейс не ожидала такого раздраженного ответа: неужели он сейчас взорвется, подумала она. Ей вспомнилось, что последние дни он был очень раздражен и говорил одни колкости.

Особняк миссис Биверли считался точной копией «Малого Трианона» Марии-Антуанетты, — во всяком случае, именно так утверждали шоферы экскурсионных автобусов. Перед домом был большой сад, отделенный от улицы высокой чугунной решеткой и живой изгородью, сквозь просветы в которой прохожие могли бросать внутрь нескромные взгляды. Когда Фейс с Тэчером подъехали к особняку, званый ужин — а-ля-фуршет — был в полном разгаре. Небо прояснилось, и ночь дышала тропической истомой.

— Опять опоздали! — укоризненно буркнул Тэчер. — Илейн будет сердиться. Она ведь завтра уезжает в Мейн.

— Ты бы мог поехать без меня, — сказала Фейс.

— Я был бы счастлив, если б мог! Но я уже столько раз бывал один, что пошли слухи, будто мы расходимся!

— Все шпильки…

— У людей создается мнение, что ты крутишь на стороне! — с горечью заметил он.

Молча поднялись они по каменным ступеням особняка. Дворецкий распахнул перед ними дверь.

— Добрый вечер, Джадсон, — сказал Тэчер.

— Миссис Биверли спрашивала про вас, мистер Вэнс, — доложил дворецкий. — Я сказал ей, что мне ничего не известно.

Выйдя в сад, они сразу наткнулись на Илейн Биверли.

— О, мои дорогие! — воскликнула она. — Я страшно боялась, что вы не придете! Ведь сегодня я даю последний вечер в этом сезоне.

— У Фейс болела голова, — сказал Тэчер, — но, к счастью, она почувствовала себя лучше.

Фейс улыбнулась своей самой нежной улыбкой.

— Я просто не могла испортить Тэчеру вечер, — сказала она.

— Мне хочется познакомить вас кое с кем из моих новых друзей, — заметила миссис Биверли, — но сначала — мятной настойки со льдом! Убеждена, что у вас пересохло в горле после такого ужасного дня.

— Я просто умираю от жажды, — признался Тэчер.

Фейс осторожно огляделась. Гостей было человек двадцать пять — тридцать, и она увидела немало знакомых лиц; заметив на себе чей-нибудь взгляд, она улыбалась и кивала головой. Из Департамента никого не было. От радости она почувствовала даже некоторое расположение к миссис Биверли: не такая уж она в конце концов кривляка, эта старуха. Правда, лицо у Илейн Биверли — настоящая рельефная карта, на которой бесшабашный образ жизни оставил свои вмятины и бороздки. Ее седые волосы тщательно причесаны по последней моде. Потухшие глаза искусно подведены, тонкие губы, растянутые в любезной улыбке, ярко накрашены. Прямой аристократический нос удивительно напоминает нос Тэчера и, будь он немного подлиннее, придал бы ее лицу сходство с лошадиной мордой. Но и такая, как есть, она недурно выглядела бы в модном журнале, на фотографии, запечатлевшей оперную премьеру, или в кинохронике, где показан прием в Белом доме. Лишь изредка на лице ее появлялось усталое, измученное выражение; случалось, в небольшой компании, подвыпив, она подходила к великолепному концертному роялю и принималась петь хриплым голосом, еще сохранившим следы некогда прекрасного контральто. Романс был всегда один и тот же:

В таких случаях Фейс в глубине души всегда жалела Илейн Биверли.

Точно во сне Фейс машинально взяла серебряный стаканчик с подслащенной настойкой, сильно замороженной и пахнувшей мятой.

— Фейс, милочка, — услышала она голос миссис Биверли, — вы сегодня просто прелесть в этой пушистой белой жакетке. Но вы чем-то расстроены и уж очень бледны — даже ваш прелестный загар не может этого скрыть! Вы слишком много думаете о Тэчере! Я хочу вас сегодня познакомить кое с кем — прелестный человек и такой блестящий — истый испанец! Тэчер просто убьет меня, когда его увидит!

Фейс позволила себя увести, и через минуту миссис Биверли уже представляла ей смуглого красивого молодого человека, которого она назвала сеньором Хосе Кьепо де Мола. Фейс быстро обнаружила, что он почти не говорит по-английски, и, следовательно, ей предстояло весь вечер развлекать его беседой по-испански. Ловко подстроено, а Илейн Биверли уже и след простыл.