— Лучше?! Для кого? — медленно произнес он.

У Фейс перехватило дыхание.

— Для вас, — сказала она. — В конце концов, одно дело — процесс о нарушении гражданских свобод, и совсем другое — развод и требование вернуть ребенка. Это отнимет много времени, вызовет шумиху… — Она сама удивилась собственной бесстрастной логике. Со стороны могло показаться, будто она действительно так думает.

Гравий перестал хрустеть; Чэндлер нагнулся и подобрал с земли прутик. «Должно быть, — подумала Фейс, — он не хочет, чтобы я видела его лицо. Не желает причинять мне боль».

Все еще не поднимая головы, он сказал:

— По-моему… — голос его дрогнул, — по-моему, лучше ничего не менять.

И медленно выпрямился — не в силах скрыть от нее свою усталость.

— Вы уверены? — спросила она.

— Ну, конечно! — И он, взмахнув прутиком, сшиб головку цветка.

«Слишком уж он уверен, — подумала Фейс. — Если бы не выходка Тэчера, он сегодня же вечером отказался бы от моего дела. Может быть, он и готовился к этому».

При этой мысли ею вновь овладело отчаяние. «О боже! — подумала она. — Что станется со мной?» Вслух же она сказала спокойно, но твердо:

— А я считаю, что нам надо обсудить это. Я, например, не уверена, что вы правы…

Чэндлер с искренним удивлением посмотрел на нее.

— Вы? — переспросил он.

Фейс кивнула. Она не могла вымолвить ни слова.

Они дошли до каменного мостика, перекинутого через крошечный ручеек, который бежал по лугу, и, точно сговорившись, остановились. Чэндлер разостлал носовой платок, чтобы Фейс могла сесть, не испачкав платья, но она отклонила его услугу, небрежно бросив:

— Пустяки, не беспокойтесь, пожалуйста! — Только таким тоном она и могла сейчас разговаривать с ним.

Под ними, казалось, струился не ручей, а поток лунного света, и они некоторое время молча любовались им. Наконец Чэндлер заговорил.

— Почему вы не уверены? — спросил он.

— Это вы не уверены, — сваливая все на него, возразила она.

Он помедлил, давая ей время осознать собственные слова. Потом заговорил тихо, проникновенно, — так он с ней еще никогда не говорил.

— Я прекрасно понимаю вас, Фейс… — Он помолчал. — Я буду теперь звать вас Фейс. Мне надоело говорить вам «миссис Вэнс».

— Хорошо, — отозвалась она, нетерпеливо ожидая, что он еще скажет.

— Ваше дело касается уже не только миссис Вэнс; теперь это уже не одно, а целых три дела. По делу номер один необходимо разыскать запись о вашем рождении; тут можно ожидать судебного преследования, если комиссия обвинит вас в неуважении к конгрессу — а она способна это сделать; кроме того, мы должны заставить Департамент пересмотреть вопрос о вашем увольнении. — Он помолчал и бросил в воду камешек. — А еще есть дела номер два и номер три, которые только начинаются. Желтая пресса, конечно, поднимет шумиху. Тут есть одно обстоятельство, которое ни за что не упустят люди, падкие на сенсацию: личная жизнь обвиняемого. Можете себе представить, какие будут заголовки.

— И это никак не вяжется с благопристойной репутацией такой фирмы, как «Стерлинг, Харди, Хатчинсон и Мак-Ки»? — мягко заметила она.

— Да, пожалуй, не вяжется, — нехотя подтвердил он. — Впрочем, буду откровенным. Моим хозяевам это не понравится.

— Конечно, нет! Об этом-то я вам и твержу с самого начала…

— Обождите, — сказал он. — Я думал, как бы разделить эти дела, но…

— А почему бы и нет?

— Что ж, придется и тут говорить напрямик. Я не хочу, чтобы какой-то другой адвокат совал нос…

— О! — прошептала она.

— И есть еще одно обстоятельство, о котором я должен вам сказать. Мне предложили стать полноправным компаньоном в нашей фирме.

— Аб говорил мне, что этого следует ожидать.

— А он откуда знал? — быстро спросил Чэндлер.

— Догадывался. Он говорил, что вы у них считаетесь любимчиком. — Она почувствовала, что он покраснел.

— Ну так вот, это случилось сегодня. И были поставлены все точки над «i». С величайшим тактом, конечно. Они сказали: «Став нашим компаньоном, вы должны будете отдавать все свое время делам фирмы». Они хотят иметь таких компаньонов, которые всецело поддерживали бы корпорации и правительство. Частные дела путают карты и могут набросить тень на репутацию фирмы в глазах публики.

Немного помедлив, он продолжал:

— «Мы понимаем, что вы, конечно, захотите продолжать начатые дела, — сказали они. — Но лучше всего было бы, пожалуй, освободиться от всех обязательств, какие у вас есть в данный момент». Это был их главный довод. Я сказал им, что очень скоро дам ответ…

— Так что, если вы будете и дальше вести мое дело, вы не сможете стать компаньоном! — Голос ее дрожал от напряжения и чуть не сорвался.

— Пожалуй что так. — Он по-прежнему говорил словно нехотя.

— В таком случае, вопрос решен! — Она крепко ухватилась за каменный парапет: ей казалось, что мост у нее под ногами заходил ходуном.

— Вы так считаете?

— Безусловно! Я не хочу, чтобы ради меня приносились такие жертвы. Достаточно того, что моя собственная жизнь исковеркана, зачем же мне нести ответственность за чужую судьбу! — В душе она подивилась собственному красноречию. Потом вдруг поняла, что говорит вполне искренне: она действительно не хочет навлечь на Дейна Чэндлера беду, хотя ей самой, вероятно, было бы легче. Нет, надо защитить его, оградить от того ужаса, который незаметно подкрался к ней и проникает во все поры ее существа, точно невидимый радиоактивный яд.

— А что, если я вас не послушаюсь?

— Нет, вы не смеете! — воскликнула она. — Я не позволю, не допущу этого! — По телу ее пробежал озноб. — Вы потеряете душевный покой. Безопасность! Вы и представить себе не можете, что это значит, пока сами не попадете в переделку…

— Безопасность? — задумчиво повторил он. — Безопасность — вещь в лучшем случае относительная. Многое зависит еще и от того, что вы под этим подразумеваете. Если вы имеете в виду средства к существованию, то я, очевидно, мог бы открыть собственную контору. Или мог бы поступить в одну юридическую фирму, занимающуюся делами о нарушении гражданских свобод — кстати, я уже давно подумываю об этом. Ну, будет поменьше денег и поменьше «престижа».

— Ох, Дейн, — всхлипнула она, — к чему же губить свою репутацию неизвестно из-за чего.

— Неизвестно из-за чего? А разве вы для меня — неизвестно что?

— То, что произойдет, касается только меня одной, а моя жизнь уже загублена! — Она вся дрожала, словно порыв ветра пронесся над долиной и обдал холодом только ее.

— Неужели ты не понимаешь, — сказал он, обнимая Фейс и, несмотря на ее сопротивление, притягивая к себе, — неужели ты не понимаешь, как ты мне дорога; и потом я ведь уже много лет мечтал защищать такую, как ты! Ты думаешь, я доволен своей жизнью? Представь себе, что я жил бы в Германии в тысяча девятьсот тридцать втором году и мне подвернулось бы такое дело — неужели я отказался бы вести его? Ты понимаешь, о чем я говорю? Об ответственности, которую я чувствую и чувствовал бы, если бы ты была для меня чужим человеком!

Фейс безвольно поникла в его объятиях, а он откинул назад ее голову и поцеловал осторожно и очень нежно.

Вокруг них звучала симфония ночи: птичьи трели, стрекот цикад, плеск воды, каденции кузнечиков и уверенные басы лягушек.

Вскоре на дороге показалась машина — она медленно приближалась, и фары ярко осветили их. Сначала Фейс и Чэндлер не заметили ее приближения, но, когда темный седан проезжал мимо, Фейс поспешно отстранилась от Чэндлера. Машина прошла еще немного вперед, повернула, и фары снова озарили их.

— Дейн, — прошептала Фейс. — Я ужасно боюсь полицейских машин. Мне кажется, все они преследуют меня. Как ты думаешь, за нами следят?

— Возможно, — сказал он.

— Дейн, ох, Дейн! — вскрикнула Фейс. И снова страх и чувство обреченности охватили ее.

Жара началась в тот день, на который было назначено заседание Апелляционной комиссии. В старых постройках с плоскими крышами, уцелевших еще со времен первой и второй мировых войн, было душно, как в герметической печи. Даже те, кто работал в больших каменных и кирпичных зданиях, падали в обморок. В одиннадцать утра всех государственных служащих, там, где не было воздухоохладительных устройств, распустили по домам. Городской транспорт работал с перебоями, зато все кино были переполнены: люди устремлялись туда в надежде хоть немного отвлечься. А другие шли в парки.