И без того темные глаза Фейс еще больше потемнели и расширились.

— Дейн, — нежно сказала она, — я не могу допустить, чтобы ты стольким рисковал из-за меня. Ведь твое будущее…

Он посмотрел на нее с глубокой нежностью.

— О чем это ты? — спросил он, и в голосе его зазвучала искренняя убежденность. — Решение принято. И не я сам пришел к этому решению, меня привело к нему самое важное дело, какое мне когда-либо довелось вести, а также те дела, которые оно олицетворяет собой.

— Ох, Дейн, как я тебя люблю! — воскликнула Фейс. Она поцеловала его и склонила голову к нему на плечо.

— Видишь ли, — начал он сухим официальным тоном, — твое дело похоже на шекспировскую пьесу. В нем скрыто еще одно дело, а в том деле — еще одно. Ответчицу не только схватили на улице как иностранку и заперли в камере без права общаться с внешним миром, нарушив в отношении нее закон о неприкосновенности личности, — вопрос куда страшнее и запутаннее, и заключается он в следующем: в каких преступлениях будет обвинена ответчица. Представь себе на минутку: каким-то образом стало известно, что комиссия давным-давно решила обвинить ответчицу в неуважении к конгрессу. Выяснилось также, что исполнительные власти намерены потребовать от суда присяжных обвинения ответчицы в обмане и клятвопреступлении. И вот теперь различные канцелярии и организации затеяли между собой свару, оспаривая друг у друга лавры первооткрывателя преступника. Я не говорю «вероятного преступника», нет, они убеждены в виновности своей жертвы. Итак, идет борьба за право ее осудить. Завтра утром история Фейс Вэнс появится во всех газетах, и все комиссии, организации и канцелярии будут претендовать на то, что именно они разоблачили ее. Ответчица станет знаменитостью, и в прессе будут утверждать, что еще немного, и она свергла бы правительство… — Он помолчал, переводя дух.

Фейс понимала, почему он принял такой тон — она еще больше любила его за это, но уже не нуждалась в том, чтобы ей рисовали ее трагическое положение, смягчая краски.

— А какая кара ждет меня за все эти… преступления?

Он вздохнул.

— Если хочешь, мы потом можем заняться подсчетом. В итоге, должно быть, получится штраф на сумму куда большую, чем то, что мы имеем, и тюремное заключение на срок куда больший, чем мы можем прожить.

Фейс вскочила с койки и принялась метаться по комнате, потирая рукою лоб и глаза. Наконец она выкрикнула:

— Да какое они имеют право?

— Имеют и пользуются им. Но не думай, что мы будем сидеть сложа руки. Нет, не будем! Мы обратимся к общественному мнению. И народ будет за нас. Они забыли о народе. Сенатор Кахилл начеку… Аб Стоун организует национальный рабочий комитет… Группы охраны гражданских свобод выступят по твоему делу… и потом есть ведь множество судебных инстанций, где мы можем дать бой.

— Да, но сколько на это потребуется времени? — спросила она дрожащим голосом.

Он мотнул головой.

— Столько, сколько надо, чтобы выиграть дело! Но ты должна быть готова к этому.

— Послушай, Дейн, — сказала она, прислонясь в изнеможении к белой кафельной стене, — я одного не могу понять: почему они заперли меня здесь, на этом острове?

Он помедлил.

— Они намерены выслать тебя.

— Выслать?.. — Казалось, она не понимала, о чем он говорит. — В Испанию… к Франко? Да разве они могут? — Теперь в ее словах звучало подлинное смятение.

Он глубоко вздохнул и знакомым ей жестом сложил вместе кончики пальцев.

— Могут. Могут выслать тебя, вместо того чтобы выдвигать различные обвинения. Или могут выждать, попытаются обвинить тебя, приговорить к наказанию и тогда уже выслать. Они считают, что победа в любом случае на их стороне. Мило, верно? Но мы будем бороться и против этого. Ты будешь бороться не только за себя, но и за то, чтобы у тебя была родина. Ведь этот остров своего рода ничья земля.

Она медленно подошла к зарешеченному окну и остановилась, глядя на низкие дождевые облака; на лице у нее было такое выражение, точно она не могла понять, что же с ней происходит. Откуда-то донесся плач ребенка — звук этот царапнул ее по сердцу. Годы… на ее защиту могут потребоваться годы, годы, за которые Джини успеет вырасти. И Фейс охватило непреодолимое желание увидеть Джини, обнять ее, узнать, не забыла ли она свою маму. Что она скажет ей, своей девочке? Не забывай меня! Не забывай, что я люблю тебя, Джини! Ведь я твоя мама…

— О чем ты думаешь? — спросил Дейн необычным для него хриплым голосом.

— О моей девочке, — просто ответила Фейс, — и о том, что станет с ней, когда меня отправят в Испанию.

Он помрачнел и крепко сжал губы.

— Но ведь тебя же еще не отправляют.

В облаках образовался просвет, и лучи заходящего солнца на миг озарили багряным светом статую Свободы, возвышающуюся над бухтой.

Глядя на статую, Фейс почувствовала, как в горле у нее защекотало от волнения, но волнение это тотчас исчезло. Фейс заговорила голосом, в котором было больше грусти, чем иронии, — казалось, она обращается не только к Дейну, но и к каким-то людям, находящимся далеко от острова, не видимым отсюда.

— Ты когда-нибудь замечал, — спросила она, — что статуя Свободы стоит спиной к этому острову?

В дверном замке заскрипел ключ.

— Эй, вы там, — буркнул надзиратель, — время вышло!