— Вот уж ни за что не стала бы обслуживать коммунистку!

— А эта наверняка еще и шпионка. Только у меня она ничего не выпытает. Должно быть, ей страшно хотелось бы узнать, что мне сказала на прошлой неделе жена английского посла, — но дудки, из меня этого никто клещами не вытащит, а тем более она!

— Следовало бы выслать ее из Америки. Пусть себе едет в Россию, если там ей так нравится, — может, она оттуда и явилась, кто ее знает.

Голоса затихли.

Через несколько секунд в кабину вошла парикмахерша, деловито-оживленная, в хрустящем белом халате.

— Ну как, мадам? — осведомилась она. — Кажется, почти готово? Вас ничто не беспокоит?

— Беспокоит, — сказала Фейс. — Будьте добры, расчешите волосы и отпустите меня.

Сердце ее колотилось, от улыбки уже не осталось и следа.

Она бесцельно зашагала по улице и прошла мимо соблазнительной витрины Жана Мату, даже не заметив ее. Зато ей попался на глаза газетный киоск. Вот они, отпечатанные жирной черной краской, назойливые заголовки, бесконечные вариации на одну и ту же тему. Ее вдруг неудержимо потянуло к этим газетам; взять бы сейчас и скупить их все и с болезненным удовольствием читать и перечитывать эти страшные сообщения. Она чуть было не поддалась порыву, но тут ее внимание привлекла обложка журнала «Нью Рипаблик»: передовая статья громила Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности.

Фейс открыла сумочку, достала две монетки по десять и пять центов и хотела было купить журнал, но вдруг оробела. Ведь это — Вашингтон. Здесь далее ребенок поостережется покупать на улице левую литературу. Фейс заколебалась.

Толстая старуха громко окликнула ее из киоска:

— «Нью Рипаблик», мисс?

При звуке этого голоса Фейс совсем перепугалась и опустила монетки обратно в сумочку.

— Нет, спасибо. Мне ничего не нужно. Спасибо.

Она выбранила себя за дурацкую трусость, но тем не менее ей пришлось напрячь волю, чтобы не броситься бегом от киоска. «Дура, дура», — шептала она про себя. Надо было купить еще какую-нибудь газету и спрятать под нее журнал. Но тем самым она подтвердила бы, что совершает нечто противозаконное. Нет, с какой стати! Ведь она имеет право покупать все, что ей угодно. А все-таки страх овладевал ею все больше и больше. Фейс вздрогнула. Хоть бы дали свободно вздохнуть! Почему они не оставят ее в покое! Почему?

Ей показалось, что за ней кто-то идет, но она даже не посмела оглянуться. Вместо того она ринулась в первую попавшуюся аптеку и вошла в телефонную будку. Дрожащими пальцами она набрала номер конторы Чэндлера, — а вдруг он случайно окажется там? И она действительно услышала голос Чэндлера.

— Мне нужно вас видеть, — в отчаянии проговорила она. — Я не могу ждать до понедельника! Из-за этой истории со мной творится что-то странное. Я чувствую себя ужасно. Мне все время кажется, будто за мной следят.

Голос Чэндлера в телефонной трубке звучал еще протяжнее, чем в прошлый раз, но не был лишен теплоты.

— Конечно, пожалуйста, — сказал он. — Я был очень огорчен, не дождавшись вашего звонка после заседания. Может, мы сейчас позавтракаем вместе? Хотите? Я встречу вас в «Холле».

— Чудесно, — ответила Фейс. — Просто чудесно!

«Он сказал: „огорчен“, — думала она, повесив трубку. — Неужели он в самом деле был огорчен?»

Почему-то при этой мысли она сразу успокоилась и даже дышать стала ровнее.

Потом она заметила мужчину в соседней будке, который смотрел на нее, но, встретившись с ней взглядом, быстро отвел глаза.

Она стремительно выбежала из аптеки.

Такси мчалось вдоль Конститьюшен-авеню, мимо массивных правительственных зданий с колоннами и порталами наподобие римских или греческих храмов. Фейс, рассеянно глядевшей из окна машины, впервые бросилась в глаза их гнетущая холодность. «А ведь, честно говоря, в этих зданиях нет ничего американского, — подумала она с нервной иронией и усмехнулась, — вот какое дерзкое свободомыслие!» Ей казалось, что такси ползет как черепаха.

Машина свернула вправо, пересекла Мэлл и устремилась на юг, по направлению к реке. Греческие и римские колоссы в одно мгновение сменились трущобами столетней давности. По неожиданной ассоциации, иногда возникающей в мозгу, Фейс вспомнила, с каким негодованием обрушивался Томми Беркет на трущобы, окружавшие столицу со всех сторон. Томми Беркет, архитектор, только что окончивший Йейлский университет и с пылким энтузиазмом стремившийся строить для народа… Томми Беркет с его широкой ухмылкой и прищуренными глазами…

Задумавшись о прошлом, Фейс на время забыла о настоящем. Какой юной, какой наивной она была в те дни! Должно быть, Томми это понимал, и потому ее восторженное обожание так и не нашло в нем настоящего отклика. Должно быть, он даже считал ее ограниченной, годной лишь для такой общественной деятельности, к которой девушек готовят в колледжах. Конечно, не такая подруга нужна человеку, который хотел снести все трущобы и строить, строить…

Фейс вздохнула. После Томми Беркета она влюбилась в Тэчера.

Словно пытаясь хоть на время спастись от неотвязного страха, Фейс погрузилась в воспоминания о прошлом и пришла в себя, лишь когда такси остановилось возле ресторана «Холл».

— Быстро мы доехали, — расплачиваясь, сказала она шоферу.

Охваченная неопределенной грустью и каким-то сиротливым чувством, она невольно сдвинула брови, и их ломаная линия стала еще заметнее. Тревожная озабоченность притушила обычный блеск ее глаз и согнала юную оживленность с лица. Фейс машинально подтянула бретельку лифчика, и этот привычный жест сразу заставил ее осознать, куда и зачем она приехала. «О, я не могу показаться ему в таком виде», — мелькнуло у нее в голове. Но тут же она подумала: «Да не все ли равно, ведь это деловая встреча, а не свидание!»

Твердым шагом она подошла к двери старинного кирпичного дома, где помешался один из лучших ресторанов Вашингтона.

Но перед дверью Фейс вдруг остановилась; она сама не знала, почему на нее вдруг напала такая нерешительность, а дыхание стало таким прерывистым. Она поймала себя на том, что машинально разглядывает свою лилово-черную тень на тротуаре, потом — испещренную бликами солнца речную гладь. Мягкие очертания норфолкского парохода у причала… Казалось, одна часть ее существа во что бы то ни стало стремится чем-то развлечь другую.

Норфолк! Фейс вспомнила другой пароход, каботажный, идущий отсюда в Нью-Йорк. На борту — мистер и миссис Тэчер Вэнс, отправляющиеся в свадебное путешествие, среди корзин с цветами и фруктами… Этого брака больше не существует, сохранилась одна только видимость, все безнадежно испорчено, исковеркано, — словом, совместная жизнь не удалась. И уже ничего нельзя восстановить, оживить, нельзя поправить ошибки, оставившие неизгладимый след в жизни обоих. Слишком поздно! Как нелепо растрачены эти годы, принесшие только разочарование, унылую тоску и одиночество. Впрочем, такие ощущения были для нее далеко не новы. Просто события обострили их. Розовая повестка имела для Фейс скорее личный, чем политический смысл. Она была как бы требованием пересмотреть свою жизнь.

Слабо, но отчетливо до нее донеслись два удара пароходного колокола. Два удара — час дня. Этот звон вызвал воспоминание о ночи среди моря, об усеянной звездами небесной чаше, опрокинутой над бесконечным черным и плоским блюдом — как в-абстрактной живописи. Стоя на носу парохода, они любовались фосфорическим сверканьем волн, шептали друг другу ласковые слова, и Тэчер учил ее распознавать склянки. То были чудесные минуты, но сейчас вспоминать о них было горько.

Фейс заставила себя встряхнуться. Вот еще не хватало — витать в облаках среди бела дня! Она пришла сюда за помощью, а вместо того думает об ушедшей любви. Она рассердилась на себя и, приняв привычный подтянутый вид, вошла в дверь. «Я иду к нему только как государственная служащая, обвиняемая в преступлении, а вовсе не как женщина», — сказала себе Фейс.