Фейс начала лихорадочно размышлять: а что, если это Эвелин донесла на нее в отместку за мелкие обиды? Но нет, не может быть!

— А знаете, по правде говоря, я вовсе не голодна, — заметила вдруг Фейс, хотя всего минуту назад она говорила совсем другое. Но сейчас у нее действительно пропал аппетит. Только под ложечкой появилась сосущая боль: об еде даже думать стало противно. — Я, пожалуй, схожу попозже и съем какой-нибудь бутерброд, — нерешительно добавила она.

— Я принесу тебе, — вызвалась Мария. — С чем ты хочешь?

— Да с чем угодно, — ответила Фейс. — У меня куча работы. — Объяснение это показалось глупым даже ей самой.

— Ну, пока, — бросила Мария, выходя вместе с Эвелин. Она была расстроена и явно нервничала.

Оставшись одна в пустой канцелярии, Фейс задумалась. Неотвязная мысль преследовала ее: узнать, непременно узнать, кто все-таки на нее донес. Впервые за эти дни она могла сидеть, сколько ей заблагорассудится, и предаваться размышлениям. Но тут же ее охватило беспокойство, непреодолимое желание действовать. Она воскресила в памяти заседание комиссии, повторяя снова и снова вопросы и свои ответы. Они-то знают, кто донес на нее, — это ясно. Они знают, но ей никогда не скажут. Тут вдруг перед ней предстало лицо конгрессмена Моди Винсента. Ведь он либерал — вот бы ей добраться до него!.. Если бы она могла лично объяснить ему, какая страшная ошибка произошла… если бы могла ему внушить, что комиссия губит в ней что-то бесконечно ценное, связанное с ее представлениями о демократии, справедливости и самой Америке…

Может быть, тогда Моди Винсент…

Фейс повеселела: в ней пробудилась надежда. Вот он, выход! Ну конечно же! И почему, почему она не подумала об этом раньше!..

И она принялась лихорадочно листать телефонную книгу в поисках номера отеля «Мейфлауер».

Фейс подняла голову, услышав бой бронзовых часов в роскошном вестибюле гостиницы, — четыре удара. Сердце ее не дрогнуло. Она знала, что женщины должны опаздывать на свидания, и, значит, тот, к кому она пришла, не ждал ее вовремя; напротив, ее пунктуальность, как и дело, по которому она пришла, вряд ли понравятся этому человеку. И все же она надеялась, что разговор будет удачным.

Она быстро оглядела холл, но того, кого она ждала, еще не было: потом заглянула в длинный, коридор, освещенный огромными хрустальными люстрами. Нет, его нигде не видно. Она с наслаждением откинулась на мягкие подушки дивана и от нечего делать принялась разглядывать модель корабля «Мейфлауер», стоявшую на большом столе в центре холла. Ей вспомнился тот день, когда она впервые увидела эту модель, — ее привел сюда отец. Ему хотелось показать своей дочурке «Мейфлауер», и, он был очень доволен, что судно заинтересовало ее. С тех пор Фейс много, много раз видела эту модель и всегда вспоминала об отце.

Она любила бывать в отеле «Мейфлауер», где можно было встретить весь Вашингтон. Вот и сейчас в холле сидели, три высоких равнодушных техасца в стэтсоновских шляпах, — она сразу признала их по своеобразной манере растягивать слова. Толстый бизнесмен в двубортном голубом костюме с горделивым видом прошел следом за блондинкой в ярком туалете, уверенно постукивавшей высокими каблучками. Стройная дама, умело лавируя среди толпы, пересекла холл в сопровождении гувернантки и двух маленьких девочек в соломенных матросских шапочках, — гувернантка трещала точно пулемет, обращаясь к девочкам по-французски. Какой-то обитатель Ост-Индии в сверкающем тюрбане, предшествуемый горою чемоданов с разноцветными наклейками, величественно направлялся к конторке администратора. Мрачного вида священник презрительно разглядывал расписание поездов. Мальчишки-рассыльные, похожие на марионеток, сновали в разных направлениях.

Час коктейлей еще не наступил. Но вскоре начнут сходиться офицеры всех родов войск, совсем как в дни войны. Когда Тэчер служил во флоте, он частенько приходил сюда с ней, чтобы показать своим товарищам, какая у него красивая жена. А еще раньше, когда Фейс училась в школе, она приходила сюда танцевать. Бывала она здесь и на «первых балах» — «черно-белых балах», как называли их тогда, имея в виду цвета платьев, а не кожи.

И вдруг отель «Мейфлауер» показался ей противным до омерзения. Столько лет все одно и то же, одно и то же. Возможно, это ей так кажется, потому что слишком долго она живет в Вашингтоне. Возможно, ей давно следовало уйти с работы и заставить Тэчера совершить тот шаг, на который он никак не мог решиться, — переехать в Нью-Йорк. Возможно, в другой обстановке жизнь Тэчера сложилась бы удачнее, счастливее. И она не почувствовала бы на себе десницы правительства, десницы, которая так тяжело придавила ее в последние несколько дней.

Фейс снова заволновалась: уж поскорей бы он пришел. «А что, если позвонить ему по телефону в палату представителей», — подумала она и в ту же минуту почувствовала, что он стоит рядом.

— Бадди! — воскликнула она, вскакивая с места. — Я проглядела вас в толпе… не узнала. И ничего удивительного — ведь мы не виделись целую вечность! — И она запнулась: нужно быть сдержаннее. Этак, пожалуй, ничего не добьешься. — Право же, — гораздо спокойнее, самым чарующим тоном продолжала она, — вы почти не изменились.

— Н-да, — заметил он с кривой усмешкой, — синяков у меня больше нет.

Он намекал на драку с Тэчером, которая произошла давным-давно, в первые дни замужества Фейс. Фейс и Тэчер пришли на танцы, и Бадди Брукс слишком часто, по мнению Тэчера, приглашал Фейс. Начался скандал, потом драка. Фейс пришлось извиняться. Ей было стыдно за Тэчера и неловко перед Бадди — ведь он был ее старинным другом и поклонником: ухаживал за ней, еще когда она ходила в школу, которую содержала мисс Мадейра. Бадди уверял, что влюблен в нее, но она не принимала его чувство всерьез. Он был тогда высоким, тонким, смуглым и, по общепринятым понятиям, красивым. Он и сейчас был строен, но уж слишком откормлен.

Внезапно Фейс подумала о том, как повел бы себя Тэчер, увидев их вместе, и вздрогнула. Но она ничем не выдала своих мыслей, а лишь рассмеялась, будто давно забытые синяки были просто веселой шуткой.

— Ну и память у вас — совсем как у слона! — заметила Фейс.

Он тоже рассмеялся.

— Да, такие вещи я помню. Пойдем куда-нибудь, посидим, выпьем. Хорошо?

— Что ж, хорошо… я умираю от жажды!

Официант изогнулся перед Бадди Бруксом и провел их к столику, почти совершенно скрытому пальмами, возле белого, точно вылепленного из алебастра фонтана. Будь Фейс настроена романтически, она пришла бы в восторг от такого свидания, сейчас же все это никак не соответствовало ее состоянию и вызывало лишь досаду. В такой обстановке Бадди безусловно захочет потолковать интимно. Она окинула его испытующим взглядом: быть может, он до сих пор не оставил мысли о ней — по крайней мере сохранил к ней физическое влечение. Ну и, конечно, стоило им сесть, как его колено придвинулось вплотную к ее ноге. Она не отстранилась, но и не почувствовала волнения.

— Чего-нибудь освежающего: пожалуй, плантаторского пунша, — сказала она.

— Как всегда, — бросил официанту Бадди Брукс.

Они болтали о том о сем, ожидая, пока принесут напитки, а Фейс все думала, как лучше подойти к делу. Отец Бадди на протяжении многих лет был самым могущественным лоббиистом[10] в Вашингтоне, и Бадди шел сейчас по его стопам. «Старик», как Бадди называл отца, не являлся «представителем властей» в обычном смысле этих слов, — местом своей деятельности он избрал «Мейфлауер», там он жил и работал. Он оказывал услуги самым разным группам, так или иначе связанным с могущественным Уолл-стритом, а потому в один и тот же день мог заниматься законопроектами, касающимися столь разнородных вещей, как говядина и земельная собственность. Его имя то и дело упоминалось в газетах (что случается с такими людьми весьма редко) в связи с возникшим после войны движением против контроля над ценами; кроме того, Фейс было известно, что он многие годы упорно трудился, добиваясь снижения подоходного налога на высшие слои общества.