— В конце концов, — раздался ее голос, — в ваших словах есть доля правды.

— Меня увольняют по неблагонадежности, даже не разобравшись в чем дело? — Все еще не веря своим ушам, она подходила к столу мисс Уипл все ближе, пока не коснулась его края.

Мисс Уипл инстинктивно отступила назад.

— В полученных мной указаниях о разборе дела не упоминается. — По тону ее чувствовалось, что разговор ей уже надоел.

— Могу я протестовать?

— Нет.

— Нет?..

— Вы же слышали: я сказала — нет! — Мисс Уипл снова стала резкой.

Фейс неожиданно хлопнула ладонью по столу и закричала:

— Но почему? Почему меня вдруг увольняют по неблагонадежности? Почему я не могу требовать разбора? Почему вы скрытничаете? Почему не желаете ответить вразумительно?

Она уже не боялась мисс Уипл. Она никого не боялась. Она будет бороться, бороться и бороться с ними до последнего вздоха. Теперь она их горячо ненавидела.

Мисс Уипл отступила еще на шаг.

— Миссис Вэнс, — заявила она ледяным тоном, — если вы намерены продолжать эту истерику, я буду вынуждена вызвать охрану.

— Струсила! — засмеялась Фейс ей в лицо и вышла из комнаты.

В самый разгар грозы Фейс, промокшая до нитки, взбежала на ступеньки своего дома в Джорджтауне. Парадная дверь почему-то оказалась запертой, и ей пришлось позвонить. Ожидая, пока ей откроют, она продрогла, хотя дождь был теплый, как в тропиках. Вода бежала струйками у нее по спине и стекала с платья, образуя лужицу у ног.

Она так и не смогла разыскать Чэндлера. Ни в конторе, ни дома его не оказалось. Бунтарская вспышка, почти что бравада, вызванная мисс Уипл, уже прошла, и Фейс опять охватило бешеное стремление куда-то мчаться, как тогда, после заседания комиссии. Ей долго не удавалось найти такси; потом, отказавшись от этой мысли, она с трудом втиснулась в первый попавшийся переполненный автобус. Вскоре она обнаружила, что это не тот автобус, который ей нужен; она пересела в другой и наконец вышла на остановке в нескольких кварталах от своего дома. Не замечая ливня, она пошла пешком. И только у своей двери она почувствовала, что промокла насквозь.

Фейс была ошеломлена, увидев Джулию Вэнс, мать Тэчера, которая открыла ей дверь. Да, это она, Джулия Вэнс, почти без единой морщинки на бледном, словно камея, лице, хрупкая, седоволосая, совершенно не изменившаяся с тех пор, как Фейс встретилась с ней впервые. Даже платье на ней было то же самое, так хорошо запомнившееся Фейс — летнее платье из легкой черной ткани, отделанное валенсианскими кружевами.

Джулия Вэнс заговорила первая.

— Фейс, дорогая, — сказала она, — ведь ты же простудишься насмерть!

Целую секунду Фейс была словно парализована и ничего не могла ответить.

— Дверь… дверь была заперта, — наконец произнесла она; от растерянности ей показалось, что это будет самым подходящим объяснением и приветствием.

— Ну разумеется, дорогая, — ответила Джулия. — В городе я никогда не чувствую себя в безопасности, если дверь не заперта на ключ. Но входи же скорее, — что ты стоишь, как нищая, на ступеньках собственного дома!

Фейс отряхнулась и вошла.

— Я совсем испортила платье! — жалобно сказала она, хотя знала, что бумажная ткань от воды не портится. Просто ей надо было дать какой-то выход своим чувствам. При виде Джулии ей захотелось плакать.

Джулия изящно подставила ей для поцелуя матовую, цвета слоновой кости щеку. Фейс поцеловала ее с выражением покорности долгу в глазах.

— Бедное дитя, ты должна сейчас же переодеться, не то схватишь воспаление легких! — воскликнула Джулия.

— Я не знала, что вы приедете, Джулия, — сказала Фейс, как бы извиняясь за недостаток родственных чувств. — Тэчер меня не предупредил…

— О да. Это вышло так неожиданно! Тэчер позвонил и сказал, что ты по горло занята какими-то правительственными делами и у тебя нет времени смотреть за Джини. Он просил немножко помочь и уверил меня, что ты будешь благодарна. Конечно, я все бросила и сейчас же примчалась. Раз я нужна Джини, сказала я себе, значит, надо пожертвовать всем. И вот я здесь!

Она склонилась к Фейс и обняла ее одной рукой, будто Фейс без ее помощи не смогла бы ступить и шагу.

Фейс резко отшатнулась от нее, словно обжегшись о невидимую крапиву.

— Что ты, что с тобой, дорогая? — с удивлением и обидой спросила Джулия.

— Ничего, ничего, — задыхаясь, ответила Фейс. — Мне просто не по себе из-за грозы. Вы же знаете, гроза на меня плохо действует.

— Ты всегда была такая нервная, — с кроткой улыбкой сказала Джулия. Фейс повернулась и пошла к лестнице.

В ванной Фейс сбросила мокрое платье и белье прямо на пол. Она слишком устала, чтобы развешивать вещи для просушки. Жестким полотенцем она принялась растирать тело досуха, пока не начала гореть кожа. Это было одно из средств, которое всегда возвращало ей бодрость; но сейчас и растирание не доставило ей удовольствия. Не одеваясь, Фейс побрела в спальню и печально присела к туалетному столику. Она поглядела на себя в зеркало. Золотистые, цвета спелой гречихи волосы повисли мокрыми прямыми прядями, под темными глазами лежали тени, плечи опущены, грудь, как ей показалось, поникла, словно у старухи. Что сделала с ней розовая повестка! Разрушила не только ее душу, но и тело. Фейс попробовала распрямить плечи, но тщетно. Она слишком устала. Вся чувственная радость исчезла для нее. Впереди — бесконечная, холодная, унылая и одинокая жизнь. Ни любви, ни страсти, ни радости. Только в Джини вся ее надежда.

Из детской доносился неясный голос Джулии и внезапные взрывы восторженного смеха Джини. Наверное, Джулия рассказывает ей сказки дядюшки Римуса — с таким же обаятельным юмором, которым обладает и Тэчер. Может, в конце концов и лучше, что она приехала. Заброшенный ребенок нуждается в надежном покровительстве хотя бы бабушки. Заброшенный ребенок нуждается в надежном покровительстве матери…

Но есть ли хоть что-то надежное в их семье? И откуда оно возьмется при всех этих скрытых и явных раздорах?

Фейс начала медленно одеваться.

Дождь яростно и отрывисто барабанил в окна. Фейс, как почти всегда во время грозы, вспомнила о реке Потомак, — сейчас бурливой, темной и предательски-опасной, — и о том, какую роль эта река сыграла в ее жизни. Вскоре после того дня, когда опрокинулась лодка и она спасла тонувшего Тэчера, он впервые предложил ей познакомиться с его матерью.

— Мама хочет познакомиться с тобой, Утеночек, — сказал он тогда. — Она хочет видеть тебя в своем уголке.

И Фейс, без всяких дурных предчувствий, согласилась.

«Уголок», в котором жила миссис Вэнс, оказался поистине великолепным. Дом стоял у обрыва над рекой Раппаханок, усеянной рифами, когда спадала вода, и превращавшейся в широкую синюю гладь при полноводье. Подходы к дому охраняли вековые дубы, потом открывалась широкая, похожая на парковую лужайку поляна, которую огибала подковообразная дорога, ведущая прямо к подъезду. В сущности, дом был средней величины, но огромные дымовые трубы, высившиеся по бокам, и маленькие решетчатые окна, выкрашенные в белый цвет, своими пропорциями придавали двухэтажному строению вид большого особняка. Стены его были почти сплошь увиты английским плющом, но кое-где сквозили кирпичи неправильной формы и густого терракотового цвета — по этим признакам можно было безошибочно определить, что они сделаны вручную в восемнадцатом веке.

— Как здесь красиво! — воскликнула Фейс. — Когда был построен этот дом?

— Главный дом примерно в тысяча семьсот девяностом году, — сказал Тэчер. Они приехали из Вашингтона на машине, и Тэчер, подъезжая, сбавил скорость. — Он называется Торнвуд и выстроен предками Вэнсов по материнской линии. Собственно говоря, это один из очень немногих старинных домов в Виргинии, где до сих пор живут потомки его первых владельцев. — Он произнес это с гордостью, потом добавил: — Здесь есть прямо сказочный самшитовый парк, его отсюда не видно. Первый самшит был привезен из Англии на том же корабле, который привез шотландских каменщиков, построивших этот дом. А в комнатах ты увидишь массу любопытных безделушек.