За делами, за мелкими заботами, беготней по поручениям Саша и не заметил, как подошла весна.

В уголовном розыске, особенно в группе Фомина, наступило затишье. Дела возникали несложные и раскрывались сразу или через день, через два. Несколько краж Саша распутал самостоятельно и был этим страшно горд.

Сегодня у него не было ничего срочного, и он рассчитывал пораньше освободиться и пойти к сапожнику. Наконец-то ему удалось заказать себе сапоги. Настоящие, из мягкого шевро, с белой шелковой строчкой по ранту. Такие есть у каждого уважающего себя сотрудника уголовного розыска. Вон Боровик сшил их сразу, как только они пришли в угрозыск. У Картинского, говорят, таких сапог целых две пары. Даже на работу в них ходит. А у него, Саши, только казенные, со склада. Правда, в грязь, в дождь они годятся. А в гости или там на вечеринку в таких уже не пойдешь. Саша в последнее время сумел приодеться, купил себе кожанку, не новую, но приличную, сшил бриджи, черную сатиновую косоворотку с белыми пуговицами, а вот с сапогами никак не удавалось. Получку почти целиком он отдавал матери, поэтому откладывать приходилось понемногу. Позавчера, наконец, отдал деньги дяде Косте Шульгину. Тот снял мерку и обещал сшить. Интересный человек этот Шульгин. Работникам уголовного розыска шьет бесплатно, деньги берет только за товар. Однако шевро, подошву покупает у спекулянтов, и все равно сапоги обходятся недешево. Но мастер дядя Костя каких поискать, шьет как рисует. Сейчас мода на утиные носы, так он их делает — одно загляденье. Заказчики по полгода в очереди дожидаются, а угрозыску — раньше всех. С одним условием: сапоги он шьет при тебе. Сиди, смотри, а он работает. Наверное, это неспроста. Может, для каждого визита нужно припасти выпивку и закуску? Саша пожалел, что не спросил об этом дядю Мишу.

Часа в четыре дня Дорохов в блаженном настроении вышел из управления и направился в ближайший магазин. В винном отделе взгляд его привлекла пузатая бутылка с заморским названием «Допель кюммель». Саша заплатил за нее деньги и помчался в рабочий поселок, где у сапожника был свой небольшой дом. Шульгин сидел за верстаком против открытого окна, мурлыча себе под нос, ловко затягивал переда новых сапог. Он брал кожу губами пассатижей, зажатых в левой руке, тянул, прижимал колодку к коленям, правой вынимал изо рта длинный гвоздь, вкалывал его в кожу и ловко, одним ударом молотка, загонял на нужную глубину. Потом переворачивал колодку и аккуратно разглаживал морщины черной глянцевой кожи. На глазах у Саши колодка обрастала торчащими гвоздями.

Он знал, что это не его сапоги. Его-то, наверное, еще и не кроены. Отложив сапог, Шульгин взял из пачки папиросу и, закуривая, глянул в окно. Его крупное лицо растянулось в улыбке. Он приветливо махнул Саше рукой — заходи.

В этом доме Саша был дважды. Первый раз они шли с Фоминым мимо, и дядя Миша предложил: «Давай зайдем, хорошего человека проведаем». Зашли, а жена сапожника сказала, что хозяин болен. Саша остался в одной комнате, а Фомин с хозяйкой отправились в спальню. Из обрывков разговора, что долетали до него, он не понял, о чем шла речь, но несколько раз Фомин произнес его, Сашину, фамилию. Уже позже Михаил Николаевич рассказал ему, что с Шульгиным и Борисом Картинским они начали вместе работать, так же как Саша с товарищами. Только их, коммунистов, мобилизовал крайком партии в самый разгар нэпа.

Второй раз они приходили с дядей Мишей к сапожнику недавно. Саша сделал заказ и отдал деньги. Разговора никакого с Шульгиным не получилось, так как к нему на извозчике приехали трое клиентов, и дядя Миша сразу заторопился уходить.

Саша так и не разобрался в том, что из себя представляет этот Шульгин. Здоровый, крепкий мужик, только без обеих ног. В доме чисто, уютно. Много книг. Не только в комнатах желтые застекленные шкафы, но и в прихожей, на стене, полки. И сейчас, войдя в дом, Дорохов не знал, как себя держать. Шульгин крепко пожал Сашину руку, сбросил со стула какие-то колодки, протер его рукавом и пригласил Сашу садиться. Дорохов вытащил из кармана ликер, поставил его на верстак. Шульгин повертел бутылку, зачем-то взболтал ее и посмотрел на свет. Крикнул куда-то в глубь дома, чтобы принесли стаканы и закуску. Вскоре солидная, степенная женщина — жена дяди Кости — принесла на подносе стаканы, ломтики сыра и колбасы. Шульгин ловко, одним ударом ладони, выбил пробку и почти до краев налил мутноватой и тягучей жидкости:

— Пей!

— Да не пью я, — смущаясь, промямлил Саша.

— Не пьешь?

— Как же пить-то? Раньше бокс, сейчас уголовный розыск. Я же от вас еще в управление к дяде Мише зайду.

— Зачем же принес?

— Да вот, — еще больше стесняясь, Саша развел руками. — Думал, пригодится.

— Все понятно. Раз сапожник, значит, горький пьяница, — криво усмехнулся Шульгин. — А тут еще и калека, значит, пьет без удержу.

Жена Шульгина, наблюдавшая всю эту сцену, подошла к верстаку, забрала поднос и бутылку.

— Зачем над парнем издеваешься? Не видишь, он к тебе с душой.

— Ладно, Саша! Подай-ка мне вон тот сверток. И скроил, и сшил я твои заготовки. — Шульгин показал гостю голенища с пристроченными передами. — Осталось придать им форму, пришить подошвы, каблуки — и все.

— Сколько же понадобится еще времени, чтобы они были готовы?

— Давай садись и рассказывай, — словно угадав Сашины мысли, сказал Шульгин, — а я над твоими чеботами немного помудрую.

— Что рассказывать, дядя Костя?

— Все, что хочешь. Начни с Ольги или с рябого, а лучше с буфетчицы. Когда-то я с ней лично хотел познакомиться, да не пришлось.

Саша растерялся вконец и не мог вымолвить ни слова. Шульгин взглянул на него и расхохотался:

— Да ты, брат, не красней. Я в вашем деле кое-что смыслю и постоянно в курсе. Это ведь Лелькин муженек меня сапоги шить заставил. Не понимаешь? Сейчас объясню. Сначала его банду разгромили возле Байкала. Но атаман с десятком головорезов ускользнул. Искали, искали и нащупали его под Александровом. Поехали брать. Завязался бой. Я и наткнулся на пулеметную очередь. Бандиты на лошадей, наши за ними следом, а мы с Борисом, ну, с Картинским, остались. Ему в правую руку, а мне по ногам полоснуло. Борис меня на себе версты три тащил. Упадет, отлежится и снова меня волочет. Упорный мужик этот Картинский. Только мне ноги-то все равно отрезали, а у него ничего, рука зажила. Так-то вот, дорогой товарищ Дорохов. Лелька-то, атаманова жена, все золотишко и драгоценности награбленные успела захватить и в Китай подалась. Ребята тогда отыскали проводников, что ее через границу перевели. Думали, она там и осталась. Ан нет, вернулась. Как говорится, царство ей небесное. Лихая женщина была. Перед революцией здесь, в Иркутске, гимназию окончила. Папаша у нее большими деньгами на приисках Бодайбо ворочал. В шестнадцатом году все свои капиталы за границу перевел и сам подался в Бельгию или Голландию, сейчас уж не помню. А дочка его единственная не поехала. Сначала с анархистами связалась, потом с деникинцами, побывала у атамана Семенова, а когда их разбили, почему-то осталась в Сибири. Нашла себе муженька из бандитов, кто с Семеновым якшался, а тот уже без лозунгов, без всяких монархических идей грабил всех подряд — и своих, и чужих, лишь бы золото да камешки блестящие были. Вот так, дорогой мой товарищ уполномоченный. А в двадцать шестом году, после госпиталя, сменил я оперативную работу вот на это ремесло.

Шульгин взял за голенища будущие Сашкины сапоги, внимательно осмотрел со всех сторон, пощупал мягкую, черную, отливающую темной синевой кожу и выбрал под верстаком пару колодок. Повертел их в руках и так и эдак, зачем-то пальцем провел по невидимой линии утиного носа и стал прилаживать заготовку.

— Со мной почему так получилось? Молодой был и сильно храбрый. В общем, дурак! Лез куда ни попадя… Теперь вот сколько лет прошло, а все думаю про тот бой. Нужно мне было заимку с тыла обойти. Тогда и ноги б уцелели, и Картинского б не зацепило. Бандитам путь бы отрезал, а значит, и другие ребята спаслись бы. А я полез в лоб. Ты вот представь: понадобились бы тебе сапоги, если бы у рябого пушка при себе была? Думаешь, геройство на бандитскую пулю напороться? Нет, милый мой дружок, в розыске все перестрелки да погони от неумения или самоуверенности. Пошли на авось, рассчитывая на собственную храбрость, а на авось и грибов не соберешь. По-твоему, откуда у Миши Фомина поговорка такая взялась: «Думать надо, думать»? В первые-то годы уж больно он горяч был. В каждую нору лез очертя голову и глупостей мог натворить со своим ухарством. Нашлись, слава богу, люди, посоветовали повторять про себя: «Думать, Фомин, надо, думать». И представь себе, помогло. Теперь это «думать» у нас уже за поговорку пошло.