— Был.

— Медведя возле дверей видел?

— Видел.

— Так это его Кирьян из карабина завалил. Сам и чучело сладил и Анне Егоровне за две бутылки зеленого вина отдал.

— Что же так дешево? — удивился Саша.

— Вроде как подарок, а Егоровна женщина сурьезная, за так не взяла. Глухарь там, рысь — тоже его работа. Стрелок этот Кирьян стоящий. Только до бати далеко… — с гордостью заключил парень.

— Чего же ты с батей не ушел в тайгу?

— Не взял. — В голосе Кешки звучало сожаление. — Говорит, хватит на семью одного охотника.

— Конечно, хватит, — поддержала мать, появившаяся с большой миской соленых грибов и с тарелкой сала. — Ленка, поставь на стол лафитнички, под пельмени-то не грех… Да принеси отцовскую настойку, ту, что в черной бутылке, мамане вроде как нездоровится, а полынная от всех болезней.

— Кеша, мамку-то как величают? — потихоньку спросил Саша.

— А ты чего же сам не спросил? Олимпиада Никоновна. Да ты ее просто Никоновной зови. Так вот, не пустил меня в охоту отец и золотишко мыть не велел. Золото, говорит, много людей загубило. Велит техникой заниматься. Да мне все одно скоро в солдаты идти, а из армии вернусь — в тайгу подамся. Тогда меня никто от охоты не отобьет.

Пришла из кухни старушка лет под семьдесят, принесла миску с вареной сохатиной. Саша понял, что принимают его по первому разряду. Он вышел в сени, отыскал свой полушубок и вытащил бутылку водки, что взял у буфетчицы. Хозяйка внесла огромную дымящуюся кастрюлю с пельменями, и все уселись за стол. Хозяйка разлила по рюмкам водку, предложила Саше настойку, но тот отказался, и тогда темную густую жидкость налили бабушке. Не обошла мать и дочку: и ей плеснула в рюмку.

— Мне просто неудобно, Олимпиада Никоновна, сколько я вам хлопот доставил. Из-за меня такой стол накрыли.

— Почему для тебя? — искренне удивилась хозяйка. — Нам-то тоже ужинать надо. Я в той чайной и куска в рот не возьму: все не по мне, а дома люблю вот так поесть. Провиант, слава богу, свой, не купленный. Ты вот попробуй-ка пельмешки-то. В подклети еще полкуля висит. Неделю стряпали. Мои охотники в тайгу без пельмешек зимой не ходят. А ты говоришь: для тебя.

Пельмени и верно оказались — пальчики оближешь. Сочные, духовитые, с привкусом брусничника, голубицы и какого-то знакомого таежного запаха.

Сашке было хорошо в этой гостеприимной семье. И лишь мысль о том, что от Олимпиады или ее мужа какая-то нить тянется к Международному, не давала покоя. Не хотелось связывать этих вроде бы славных людей с отъявленным преступником. Но что-то ведь их объединяет? Он несколько раз пытался перевести разговор на чайную, даже прямо спросил у хозяйки про Анну, но та просто-напросто отмахнулась. После сытного ужина и чаепития Сашу уложили спать здесь же в зале на широкой лавке. Хозяйка разостлала огромную волчью шубу, положила подушку, забрала Сашины валенки посушить и пожелала спокойной ночи. Но ему не спалось. «Кто Анна? Кто такая на самом деле Олимпиада? Зачем привела она его в свой дом?» Саша прислушивался к шорохам, вертелся, вставал, снова ложился. Постепенно сон начал его одолевать, как вдруг в тишине отчетливо послышался скрип половиц, застонала неладно расклиненная доска. Саша хотел вскочить, спросить, кто это бродит, но заметил в дверях длинную белую женскую рубашку. «Хозяйка, — решил он, — что же ей нужно?» И тут же нашел успокоительный ответ: «Мало ли что может понадобиться человеку в собственном доме, даже ночью» — и притворился спящим. Между тем женщина постояла в дверях, прислушалась, вошла в комнату и потихоньку подошла к табуретке, взяла в охапку сложенную одежду гостя и так же крадучись вышла на кухню, откуда в коридор пробивалась полоска света.

«Что это она задумала? Может, захотела посмотреть, нет ли в моей одежонке насекомых?» Теперь уже Саша не мог спокойно лежать. Он поднялся и, осторожно ступая, прижимаясь к стене, чтобы не заскрипели половицы, приблизился к кухонной двери. Ему было хорошо видно, как Олимпиада Никоновна возле стола в свете прикрученной керосиновой лампы осматривала содержимое его карманов. Едва улегся на свою постель, как снова услышал шаги. Хозяйка так же тихо постояла в дверях и уже более уверенно вошла в комнату и положила все вещи на прежнее место.

«Ладно, хоть нож сунул под лавку. Хорош был бы я, если бы финка оказалась в кармане…»

Что же она все-таки искала? Как ни странно, но ни страха, ни тревоги Саша не испытывал. Видно, Анна велела его не только приютить, но и проверить. Значит, все они тут заодно с Хозяином. Усталость взяла верх, и он заснул.

Когда Саша открыл глаза, за окнами, покрытыми морозными узорами, было солнечно.

Первым делом он мысленно поблагодарил дядю Мишу, который накануне отъезда потребовал у Сашки наган и удостоверение личности.

— Давай, давай, — говорил Фомин, — прихватишь с собой по глупости и сгоришь синим пламенем. Нам с тобой это ни к чему.

«Все-таки, что ей было надо? — думал Саша. — Деньги целы, да и сколько их? Своих меньше десятки, плюс три червонца, что вытребовал у Анны. Анна… Как бы разузнать о ней побольше?»

Умывшись, Саша пожелал доброго здоровья Никоновне и старушке, расположившимся на кухне у самовара.

— Иди чай пить, парень, — пригласила старуха, — наши-то уже убегли: одна в школу, другой в мастерские.

— Сначала сохатинки отведай да вот рюмку прими, — предложила хозяйка.

«Ночью все карманы перетрясла, а сегодня снова спаивает», — раздраженно подумал Саша и отказался.

— Пожевать чего-нибудь — другое дело, а водки не хочу.

— Еще вечор приметила, что к спиртному ты не сильно охоч, — уважительно отметила старуха, а Никоновна промолчала, вроде и ни к чему ей.

За чаем Дорохов рискнул:

— Скажите, Олимпиада Никоновна, а сколько лет вашей буфетчице? Тридцать наберется?

Обе — и старая, и молодая — вмиг рассмеялись.

— Глаз у тебя, милок, не зоркий. Вот скажу Анне, что ты в нее втрескался, пусть радуется. Ей уже за сорок, она тебе в матери годится. К ней ты не примажешься, она у нас, как монашка, одна, мужчин не жалует. К ней тут наш приисковый инженер сватался, а она ему от ворот поворот. Есть один охотник, одинокий, до сих пор по ней сохнет, а Нюрка и в дом его не пускает. Сколько лет живет здесь, а все одна, все с книжками, только с учительницей дружбу водит. Строгая женщина, а ты туда же…

— Что вы, Олимпиада Никоновна, я ведь просто так.

— Ты лучше скажи, зачем приехал и какого дядю разыскивал? — Олимпиада искоса взглянула на Сашу. — Я ведь тут всех от мала до велика знаю.

«Интересно, — подумал Саша. — Дядю выдумала Анна, а Никоновна спрашивает всерьез. Выходит, буфетчица ей не сказала про записку? Нужно как-то выпутаться».

— Ну, Никоновна, ты чисто прокурор, все тебе скажи… Давай-ка лучше карандаш и бумагу, я тебе свой адресок оставлю. Будешь в Иркутске, погостюешь. — И так же, как в чайной, написал адрес той самой Веры, за брата которой себя выдавал.

— Некогда мне по Иркутскам-то ездить, — вздохнула женщина. — Может, соберусь к пасхе, тогда загляну.

В тот же день к вечеру, правда, с меньшим комфортом, уже в кузове, на каких-то мешках, Саша вернулся в город и сразу позвонил Фомину.

— Приехал? Живой-здоровый! Ну, молодец! Иди домой, отдыхай.

— Мне бы, дядя Миша, зайти в свое переодеться.

— Приходи, буду ждать, — сразу же согласился Фомин.

Саша переодевался и рассказывал. Торопился, перескакивал с одного на другое. Фомин слушал молча, не перебивая, ни о чем не расспрашивая.

— Ладно, — решил он. — Отправляйся-ка домой. Утро вечера мудренее. — Но, видно, под конец не вытерпел: — Что же эта Анна, так одна и живет?

— Олимпиада сказала: «Одна, как монашка».

— Интересно. Ну, вот твой револьвер, удостоверение, иди, а я Ивана Ивановича подожду. Он о тебе спрашивал. Расскажу, как ты съездил.

На следующий день Фомин и Дорохов с самого утра засели «рассуждать». Попов вчера опять напомнил Фомину, что предупредить преступление, задуманное Международным, их святая обязанность, что ему да и Фомину просто несдобровать, если соучастники Никитского, не дождавшись его, сами рискнут пойти на какое-то, очевидно, крупное дело.