— В период индустриализации всей страны, — продолжал секретарь, — когда на наших глазах вырастают гигантские стройки и советские люди впервые в мире своим героическим трудом строят социализм, нельзя мириться со всякими пережитками. Мы должны объявить непримиримую войну всем преступникам: убийцам, грабителям, ворам. Сделать так, чтобы в нашем городе труженики без страха ходили по улицам и не беспокоились о своем имуществе, оставшемся дома.

— При чем тут мы? — не выдержал Лёсик.

— Пусть милиция лучше работает! — заявил кто-то довольно громко.

— Запишут в бригадмил, — прошептал на ухо Сашке Чекулаев.

— При чем тут мы? — повторил вопрос секретарь. — Сейчас объясню. Центральный Комитет ВКП(б) принял решение направить в органы милиции образованных и энергичных коммунистов и комсомольцев. Бюро городского комитета рекомендует присутствующих на работу в уголовный розыск.

— Как это — на работу? А учеба? — поднялся из-за стола Андрей Нефедов.

— Садись, — попросил секретарь. — Сначала послушаем начальника кадров областной милиции, а потом разберем ваши вопросы.

Поправив под ремнем гимнастерку, с дивана поднялся пожилой мужчина с ромбом в петлицах.

— Ребята, вы все грамотные люди, — неторопливо начал он, — и знаете, что комсомол направляет лучших на самые острые участки, туда, где труднее всего. Вспомните хотя бы Комсомольск-на-Амуре.

Меня самого в 1924 году с комсомольской работы послали в милицию. Раньше мы принимали в уголовный розыск коммунистов и комсомольцев, умеющих владеть оружием и обращаться с конем. И они сразу садились в седло и начинали бороться с бандами. Сейчас нет таких банд. В основном ликвидирована профессиональная преступность, доставшаяся нам в наследство от царской России, но остались еще рецидивисты, они притаились и действуют исподтишка, вербуют себе помощников из неустойчивых людей, главным образом из молодежи. Нам нужны образованные, политически грамотные люди. У нас есть своя высшая школа, да вот беда — одна на всю страну. Конечно, будут у нас еще учебные заведения, тогда мы сможем сами готовить для себя кадры. Пока нам пришлось попросить городской комитет партии направить в уголовный розыск студентов. — Он обвел кабинет требовательным взглядом. — Сейчас мы пойдем с вами в управление. Вас примет начальник уголовного розыска, после медицинской комиссии зачислят практикантами, прикрепят к опытным сотрудникам. Те, кто проявит способности, после испытательного срока будут приняты в штат. А теперь спрашивайте.

Сразу посыпались вопросы. Как быть с зачетами? Дадут ли оружие? Оставят ли жить в институтском общежитии?

Чекулаев и Дорохов сидели подавленные и разочарованные. Какая Испания — воров хватать?! Женя даже руками развел.

— Ты чего?

— А того, — зашептал Чекулаев. — Как дома-то сказать? Отец не простит мне, что институт брошу. Сам понимаешь.

Саша хмыкнул:

— Еще бы! Мои тоже взовьются. Хотя еще неизвестно, что для них лучше — Испания или уголовный…

Володя Лисин из педагогического, дружок Степы Колесова, встал и в упор спросил, можно ли отказаться от работы в уголовном розыске?

Секретарю вопрос не понравился.

— Как ты думаешь, может ли комсомолец не выполнить решения бюро? — И, не давая ответить, отчеканил: — Ваше направление следует рассматривать как комсомольскую мобилизацию. Каждая кандидатура обсуждалась в институте с руководящими товарищами милиции и потом уже утверждалась на бюро.

— А как будет с теми, кто не пройдет испытательного срока? — полюбопытствовал Боровик.

— Если такие окажутся, то по нашему ходатайству их восстановят в институте, — сообщил начальник кадров.

В управление милиции комсомольцы шли быстро и молча.

В бюро пропусков, когда проверили всех по списку, оказалось, что нет Лёсика. Кто-то сказал, что он опоздал, задержался по дороге и вот-вот подойдет. На всякий случай ему оставили пропуск.

На втором этаже, возле кабинета начальника уголовного розыска, ребят попросили подождать. Они уселись на длинные деревянные диваны и с интересом рассматривали проходивших мимо сотрудников. В большинстве своем это были пожилые или средних лет мужчины в полувоенной форме.

Один из них на миг задержался и, подняв руку, громко отчеканил:

— Приветствую новое пополнение рядов уголовного розыска!

— Спасибо! Мы тоже рады… Постараемся… — Ребята ответили вразнобой и невпопад.

Откуда-то вынырнул щеголеватый парень в новенькой гимнастерке, опоясанной широким кожаным ремнем, подошел к Боровику.

— А я тебя знаю, — сказал он, — болел на городских весной. Ловко ты обработал тогда призера. Это здорово, что у нас в розыске будут такие боксеры. Может, и меня подучишь? — подмигнул он Боровику. — Я Огарков, — представился он, — помощник уполномоченного.

— Чей помощник? — не понял Анатолий.

— Ничей. Это должность такая. Первая — помощник уполномоченного, потом — уполномоченный, а самая верхняя — оперативный уполномоченный. У него в подчинении целая группа уполномоченных и помощников.

Разговаривая, Огарков все время поправлял гимнастерку, пояс, передвигал на нем револьверную кобуру, явно желая щегольнуть перед ребятами своими воинскими доспехами. А кобура была действительно хороша — новенькая, из темно-коричневой кожи — и крепилась к ремню совсем не так, как у военных или милиционеров.

Уверившись, что новички обратили внимание на его оружие, Огарков объяснил, что это кобура заказная, ее почти не заметно под штатским пиджаком. И он, Огарков, недавно ее специально сшил у мастера. Когда ребята получат оружие, то он сможет устроить и им такие же.

Завладев вниманием ребят, Огарков заговорщическим шепотом стал предупреждать их, чтобы не робели перед начальником уголовного розыска, когда, он начнет каждого проверять на храбрость.

Боровик сразу же поинтересовался, как испытывали его самого, и Огарков, оглядываясь по сторонам, зашептал:

— В прошлом году захожу к начальнику в кабинет и, как полагается, докладываю, что такой-то прибыл для поступления в уголовный розыск. Начальник спрашивает: «Не боишься?» Отвечаю: «Нет». Тогда он кричит: «Сними кепку!» — а сам из стола вынимает огромный маузер и сразу — бах! Смотрю — в кепке дыра. А он велит отогнуть полу пиджака и опять — бах! В пиджаке тоже дыра. Ну, я, конечно, стою, держусь, понимаю, что это испытание, проверка. А он спрятал в стол пистолет, достал два червонца, сказал, чтобы кепку новую купил да пиджак заштопал, и объявил, что я принят.

Возле них незаметно остановился средних лет мужчина в полувоенном костюме и тоже слушал рассказ. Едва Огарков кончил, схватил рассказчика за шиворот.

— Опять заливаешь? Хоть бы вы его отлупили, ребята! А ну-ка, идем к начальнику розыска, он тебя не на страх, а на брехню проверит.

— Что вы, дядя Миша! И пошутить уж нельзя, — еле вырвался застигнутый врасплох Огарков.

— Нашел кого разыгрывать! Не беспокойтесь, ребята, все у вас будет хорошо! — улыбаясь, сказал дядя Миша.

Разговор с начальником уголовного розыска, и верно, оказался совсем не страшным. Михаил Миронович Чертов, невысокий, лет сорока человек, в милицейской форме с двумя ромбами в петлицах, выглядел солидно. Правда, строгие черты его лица смягчала неожиданная широкая улыбка. Разговаривал он с ребятами тепло, по-отечески. Спрашивал о родных, об учебе и увлечениях. Задушевная беседа расположила к нему комсомольцев.

Однако настроение у них все же было не ахти какое. Нежданно-негаданно свалилось им на голову новое, непонятное дело, в одно мгновение разрушившее спокойную, налаженную жизнь. Один Боровик был доволен: балагурил, подтрунивал над товарищами.

— Слушайте! — вдруг спохватился он. — А где же все-таки Лёсик? Он так и не появился!

Ребята отозвались вразнобой:

— Да струсил, струсил Лёсик. За часы испугался!

— Точно!

— Плевать на этого пижона! Обойдемся без маменькиных сынков! — решил Нефедов.

Ругнув еще раз дезертировавшего Лёсика, все сошлись на том, что при случае поговорят с ним по душам.