Но, как ни охотно повествовал батрак о своей жизни, он мог сообщить немногим более нежели сухие перечисления названий и фактов. «Той зимой было так холодно, я чуть руки не отморозил», «Работа потому была такая тяжелая, что склоны холмов крутые», «Летом от жары да от усталости я чуть в обморок не падал. Косить-то мы начинали еще в три часа утра, потому что к полудню жару и вовсе нельзя было выдержать», — таковы были его немногие личные впечатления. «Потом туда подался, потом там ломал спину, заработал столько-то и столько», — более он ничего не мог поведать. Остальное составляли воспоминания, которые можно было передать одной фразой. Ашер понимал, что все это соответствовало действительности, но некоторые мгновения, вероятно, требовали такого напряжения сил или были исполнены такого механического, совершаемого бессознательно труда, что самые точные воспоминания сводились к перечислению нескольких простейших понятий и осознанию собственных страданий.
В открытую дверь Ашер еще раньше успел увидеть приближавшуюся к дому машину, которая затормозила у высоковольтной опоры на подъездной дороге. Из спальни выскочил Хофмайстер в белой рубашке, галстуке и подтяжках, поздоровался с Ашером и батраком и бросился на крыльцо. Он явно беспокоился и снова скрылся в спальне, откуда, уже полностью одетым, выбежал к родственникам, которые несли завернутые в шелковую бумагу подарки жениху и невесте. Родственники степенно прошли в комнату, и Ашер с батраком встали их поприветствовать. Эти церемонии затянулись, потому что жених повел нескольких гостей в погреб, — показать цветы, приготовленные для невесты, а Хофмайстер с женой стали на пороге угощать вновь прибывших вином. Хозяйка дома почти все время молчала, кивала, предложила по очереди гостям и Ашеру булочек на подносе и снова ушла в дом. Справляя нужду, Ашер заметил на окне в клозете безглавое тельце пчелы. Когда он возвращался в гостиную, жена Хофмайстера окликнула его, предложила булочек, подлила в кружку вина и сказала: «Кушайте, кушайте». Потом она объяснила, что ее зубной протез не успели изготовить вовремя, к свадьбе, вот она и чувствует себя дурочкой: без зубов — ни поговорить, ни посмеяться. Тут она засмеялась, а следом за ней и Ашер. Смеясь, они вернулись в сени, по которым уже носились принаряженные к празднику дети. Со двора доносился шум ветра, раскачивающего ветви сливы, крик петуха, и какая-то старушка в черном повела малыша гулять. Остальные гости принесли завернутые в разноцветную бумагу пакеты и, стоя на пороге, передали их жениху и невесте. Старушки в косынках сидели в гостиной на скамье, мужчины в костюмах в тонкую полоску, с аккуратно приглаженными волосами, толпились, держа в руках кружки с вином. Хофмайстер, заметив, что Ашер остался в одиночестве, вывел его на крыльцо и показал ему свою ручную сороку, которая сидела на поленнице и недружелюбно косилась на Ашера.
— Она клюется, если близко подойти, так что лучше уж вы стойте там, где стоите, господин Ашер, — предупредил Хофмайстер. — Только когда проголодается, ведет себя прилично. Тогда она даже залетает в дом и требует, чтобы ее накормили. Поела — и снова садится на дрова или на садовый забор, а то еще улетит в виноградник, через улицу. Но дальше никогда не улетает. С тех пор как мы ее прикормили, даже и не пытается.
Потом в сенях подружки невесты рассказали, что она как раз надевает платье. При этом ее охватило такое волнение, что ей даже пришлось сесть. Хофмайстер улыбнулся Ашеру и пояснил, что обычно за невестой приезжает жених, но сын и его невеста и так уже давно живут вместе, а потом, на прошлой неделе уже зарегистрировали брак в мэрии, но праздник устраивают только после венчания в церкви.
— Так уж у нас принято, — заключил он.
Тут во двор как раз вошли музыканты в пальто и в шляпах, выстроились и заиграли. Трубы на неярком зимнем солнце отливали золотом. Кларнетист поставил между ног на землю черный футляр, из рукава пальто у него торчал кончик белого носового платка. Гости как по команде замолчали и поспешили к выходу. Из кухни появилась тетушка в черном, с картонной коробкой в руках, в которой лежали значки для гостей. Ашеру прикололи на лацкан пиджака бело-зеленый цветочек на тюлевой основе. Тетушка протиснулась к нему сквозь толпу и попросила пройти во двор. Ветер теребил у музыкантов поля шляп, иногда порыв ветра развевал полы пальто. Когда оркестр замолчал, гости снова зашумели, принялись пить вино, закусывая булочками, а дети — слизывать с пальцев сахарную пудру. Сразу после этого появились жених и невеста. Сначала Ашер увидел, как гости расступаются, а потом новобрачные остановились на верхней ступеньке, представ восхищенным взорам. В волосы невесты были вплетены белые ленты, платье на ней тоже было белое, до полу, в руке она держала букет гвоздик. Оркестр вновь заиграл, а гости молча, не двигаясь с мест, разглядывали молодую пару. Жених был не в штирийском костюме, а в обычном, бархатном, с серебристым бантом на шее, и потому казался чужеземцем. Тут Ашер заметил Цайнера и вдову. Вдова пришла пешком, а Цайнер со своим тестем остались в машине. Пройдя мимо припаркованных автомобилей, капот которых украшали садовые цветы, Ашер спросил Цайнера, не подвезет ли он его. Цайнер распахнул дверцу. Они подождали, пока оркестр доиграет, а приглашенные рассядутся в машины и проедут немного вперед. Последней в сопровождении отчима прошла к машине невеста, и Ашер заметил, что волосы у нее немного растрепались, а ленты начали распускаться.
Он не разделял всеобщей радости. Она казалась ему притворной, он и сам не знал, почему. Ему чудилось, будто присутствующие обманывают друг друга и сами готовы обмануться. Однако он не до конца доверял собственным ощущениям. Может быть, им и в самом деле нравилось праздновать по строгим правилам, может быть, особую прелесть этому собранию придавало именно то, что и хозяева, и гости твердо знали, что будет дальше, и никогда не ошибались. Возможно, сама устойчивость старинного обряда вселяла в них уверенность. Увидев, что свадьба детей празднуется так же, как когда-то их собственная, родители успокаивались. На какое-то время все оставалось неизменным, а поскольку будущее внушало родителям тревогу, им казалось, что, по крайней мере, пока у детей все хорошо. А еще такая свадьба означает, что дети разделяют ценности родителей, подумал Ашер. Вино ударило ему в голову. Их машина замыкала кортеж. Крестьяне высыпали на крыльцо своих домов и, молча, с любопытством, провожали глазами свадебный поезд. Ашер многих знал в лицо, но сейчас его словно отделяла от них неведомая стена. Цайнер и другие гости тоже не здоровались с зеваками. Перед следующим отрезком дороги, который шел в гору, их остановили.
— Они улицу перекрыли, не хотят нас дальше пускать, — пояснил Цайнер.
— Свидетель должен заплатить, а то и вправду не пропустят, — добавил тесть.
— Обычно на дороге разыгрывают маленькие сценки: то в хоккей начнут играть прямо на асфальте, то стенку строить, то машину ремонтировать, то служить обедню. И само собой, пьют вино, как же без этого. Приглашенным нравится, а мне как-то все равно.
Тесть согласился. Гости вышли из машин и, теснясь, направились смотреть, что случилось, Ашер расслышал, как они хохочут. Машина с оркестром тоже остановилась, музыканты выбрались со своими инструментами и снова заиграли.
Возле церкви уже поджидали гости: одни — окружив невесту, другие — столпившись вокруг жениха. Жених надел черное пальто, невеста мерзла.
Оркестр, взобравшись по ступенькам, наяривал теперь у дома священника, но сам священник не показывался. Ашер стоял рядом с Цайнером у «церковного» трактира. Какое-то время музыканты еще играли, но потом замерзли и начали переминаться с ноги на ногу. Наконец, появился священник. Он ожидал, что свадебный кортеж прибудет позже, как это обычно бывает, пояснил он. Он вернулся в дом и послал кухарку за причетниками, органистом и хором. Потом он пригласил Хофмайстера занять место в церкви. Но сначала молодая пара должна подписать бумаги у него в кабинете, напомнил священник.
