В спину ткнулась рукоять плетки. Я начала медленно подниматься по вогнутым широким ступеням, истертым босыми ногами бессчетного множества девушек.

До помоста — двадцать шагов.

Волосы у меня теперь гораздо длиннее — на Горе их ни разу не стригли, только подравнивали, придавая форму. Свешиваются ниже плеч, развеваются за спиной — такую прическу называют здесь «рабское пламя».

И турианского ошейника я больше не ношу: распилив, его сорвал с моей шеи раб, над которым стоял надсмотрщик с кнутом. Один раз ему досталось — когда палец его коснулся моей шеи. Намеренно сделал он это, нет ли — не знаю. И серебряного листочка, знака того, что мне довелось стать добычей Раска, воина и налетчика из Тревы, уже нет в левом ухе. Еще до рассвета меня продали работорговцу, расположившемуся на биваке в предместье Ара. Обнаженную, швырнули к его ногам. Быстро, со знанием дела произвел он подробный осмотр, заставив меня рыдать от стыда. Раек из Тревы выручил за меня пятнадцать медных тарсков. Для землянки — совсем неплохо. Сумму эту внесли в расчетную книгу. Еще одну книгу держал в руках воин Раска. Внесли мою цену и туда, указав, на чей счет отнести, кем была поймана — Раском, воином из Тревы. После занесения в обе книги записей сведений о моей продаже проволочное колечко, на котором висел серебряный листок, срезали с моего уха, листочек передали воину, который вел записи в расчетной книге Раска, а тот бросил его в стоящий неподалеку ящик. Как скотину бессловесную, меня толкнули к цепи, поставили в затылок за Сульдой. Щелчок — болтающийся у меня на шее турианский ошейник пристегнули к звену тяжелой цепи. За мной поставили Тулу. За нее выручили всего двенадцать тарсков меди.

— Побыстрей, рабыня! — поторопил стоящий у подножия лестницы мужчина. Я замешкалась. У меня на шее на цепочке — овальная пластинка, на ней — номер. Номер лота. Номер, под которым меня продают. Саша — она умела читать — сказала, что мой номер сто двадцать восемь. Она была сто двадцать четвертой. Нас распродавали на аукционе в доме Публиуса на Торговой улице Ара. Это средней руки аукцион, на котором обычно продают большими партиями рабынь подешевле. До таких гигантов, как аукционы Клаудиуса или Курулена, ему далеко. Тем не менее в покупателях здесь недостатка нет, репутация у этого торжища прочная — здесь заключается немало сделок.

За спиной — мужские шаги. Удар плетки. Я обернулась.

— Я же голая! — выдохнула я.

Он что, не понимает? Я землянка! Меня уже продавали, но не так. Я землянка! Неужели меня выставят на всеобщее обозрение и продадут с аукциона? Да, меня продавали, но с глазу на глаз. Предстать перед толпой мужчин-покупателей бесстыдно обнаженной! Немыслимо! Я подняла глаза к помосту. Нет, этого мне не пережить.

Расположенный амфитеатром зал освещен факелами. Меня уже выставляли в демонстрационной клетке: будущие покупатели должны поближе рассмотреть товар, прикинуть, что почем, чтобы потом, на торгах, не прогадать, набавляя цену — буде у них возникнет такое желание. Мы, выставляемые в демонстрационных клетках рабыни, должны были выполнять команды, что выкрикивали нам стоящие у клеток мужчины, поворачиваться так и сяк, только прикасаться к нам им не разрешалось. Нам велено было улыбаться и быть красивыми. Со мной в клетке сидели еще двадцать девушек, у каждой на шее — цепочка с пластинкой. У клетки вывешен список: наши номера, физические данные, основные размеры.

За мной по лестнице поднимался мужчина.

Восемь дней провела я в рабских бараках в ожидании ночи торгов. Прошла тщательное медицинское обследование, связанная по рукам и ногам, вытерпела несколько очень болезненных уколов. Что за уколы? Зачем? Врачи называли препарат сывороткой устойчивости. Держали нас в строгости, взаперти, учили кое-каким рабским премудростям.

«Хозяин для вас — все на свете. Полностью угождайте ему», — без конца вдалбливали нам.

— Что такое сыворотка устойчивости? — спросила я Сашу.

— Она поможет тебе остаться такой, какая ты есть, — ответила она, целуя меня, — красивой и молодой.

Я ошарашенно уставилась на нее.

— Ну, понимаешь, и хозяева, и вообще свободные люди — если хотят, конечно — тоже могут ввести себе эту сыворотку. — И, улыбнувшись, добавила: — Только обращаются с ними при этом поуважительнее, чем с рабами.

— Если хотят? — переспросила я.

— Да.

— А что, кто-нибудь не хочет?

— Есть такие, — ответила Саша, — но мало. А еще — потомки тех, кому ее уже вводили.

— Но почему?

— Не знаю. — Саша пожала плечами. — Люди разные.

Секрет сыворотки устойчивости, видимо, в генетических тонкостях. Воздействуя на генетический код и на формирование гамет, она каким-то образом нейтрализует или изменяет направление процессов вырождения клеток, преобразуя обмен веществ так, что ткани остаются относительно неизменными. Старение — физический процесс, а значит, с помощью физических методов его можно повернуть вспять. И вот врачи Гора вознамерились бросить вызов универсальному доселе недугу, тому, что на Горе зовут болезнью увядания и иссушения, а на Земле — старением. Многие поколения врачей посвятили свою жизнь экспериментам и научным изысканиям, и наконец, собрав воедино полученные сотнями исследователей данные, несколько ученых совершили прорыв, разработали прообраз сыворотки устойчивости, на основе совершенствования которого стало возможным создание чудодейственного препарата.

Дрожащая, ошеломленная, стояла я посреди клетки.

— Почему же такое ценное средство используют для рабынь?

— А разве оно такое ценное? — удивилась Саша. — Ну да. Наверно.

Для нее это нечто само собой разумеющееся, как для большинства жителей Земли — обычные прививки. Что такое старость, ей неведомо. Что будет, если сыворотку не ввести, она представляла себе весьма смутно.

— А почему же не давать рабыням сыворотку? — спросила она. — Разве хозяевам не хочется, чтобы их рабыни были здоровы и могли лучше служить им?

— Верно, Саша, — согласилась я. На Земле фермеры, чтобы уберечь от болезней домашних животных, тоже делают им прививки. Конечно, на Горе, где такая сыворотка вполне доступна, совершенно естественно вводить ее рабам.

Не в силах совладать с охватившей меня дрожью, стояла я подле Саши. Я получила дар, который на Земле не купить ни за какие деньги, дар, недоступный богачам из богачей моей родной планеты, потому что там этого препарата просто не существует.

Меня одарили невероятным сокровищем. Я взглянула на железные прутья.

— Но я в клетке!

— Конечно, — подхватила Саша. — Ты — рабыня. А сейчас давай отдыхать. Сегодня ночью нас продадут.

На мою руку легла мужская ладонь.

— Я же голая!

— Ты рабыня, — ответил он.

— Не выставляйте меня перед мужчинами! — взмолилась я. — Я не такая, как другие!

— На помост, рабыня! — Он толкнул меня вверх по лестнице. Ноги мои подкосились, я упала на ступеньки.

Он поднял плеть.

— Сейчас шкуру спущу!

— Нет, хозяин!

— Сто двадцать восемь, — донесся с помоста голос аукциониста. Толпе объявляли мой номер.

Я подняла глаза. Подойдя к краю помоста, дружелюбно улыбаясь, аукционист протягивал мне руку.

— Прошу!

— Я голая, — выдавила я.

— Прошу! — Он тянул ко мне руку.

Я подала руку, и он вытянул меня наверх. Округлый, футов двадцать в диаметре, помост посыпан опилками.

Держа за руку, он вывел меня на середину.

— Ей не хочется, — объяснил он зрителям.

Я стояла перед толпой мужчин.

— Ну, теперь вам удобно, дорогая леди? — обратился он ко мне.

— Да, — пробормотала я, — спасибо.

Вдруг с неожиданной злостью он швырнул меня на доски к своим ногам. Засвистела плетка. Пять раз стегнул он меня. Закрывая руками голову, я зашлась в крике, а потом замерла, дрожа, у его ног.

— Номер сто двадцать восемь, — объявил он.

Служитель подал ему дощечку со стопкой придерживаемых кольцами листов бумаги. Он зачитал первую страницу: предыдущие уже сорвали и выбросили.