И они ушли к тележке, оставив меня привязанной к столбу. Вид у Тупа был озадаченный. Разговора их я не слышала. Все сосала леденец. Вкусный! Хотелось растянуть подольше. Будто случайно, я чуть отодвинулась от столба — так, чтоб видеть двоих, стоящих у тележки. Интересно, что бы это значило? Выдвинув один из многочисленных ящиков, Туп Поварешечник достал оттуда крошечный, будто аптечный, пакетик и передал подруге Турнуса. Не заметили бы, что я подглядываю! Я тут же отвернулась к столбу и как ни в чем не бывало продолжала смаковать конфетку. Вскоре Мелина вернулась, отвязала меня и, к моему удивлению, отвязала от моей шеи длинную веревку. Я думала, мне стянут руки за спиной, привяжут за шею к тележке Тупа, и тогда, голая, босая рабыня, я побреду за ним прочь из села.

— Надевай тунику, — приказала Мелина. — Бери мотыгу. Иди в поле, окучивай сул. Когда придет время, за тобой придет Брен Лурт. И никому ни слова.

— Да, госпожа, — ответила я.

— Быстрей, — оглядываясь по сторонам, поторопила Мелина.

Я поспешно натянула через голову короткую шерстяную рабскую тунику.

Что-то уж очень Мелина возбуждена.

— Можно рабыне говорить, госпожа? — спросила я.

— Да.

— Меня не продали, госпожа?

— Может быть, Дина, — буркнула подруга Турнуса. — Увидим.

— Да, госпожа. Как это понимать?

— Завтра, сучка ты моя, — продолжала она, — ты будешь принадлежать либо Тулу Поварешечнику, либо Брену Лурту.

Я озадаченно взглянула на нее.

— Иди! — велела она. — Быстро! Никому ни слова!

Я помчалась за мотыгой. Конфетка уже растаяла во рту. Кому я могу сказать?

Ковыряясь в иссохшей земле, я окучивала сул.

Пятнадцать дней нет дождя. Да и до этого землю как следует не промачивало. Засуха.

Тележка Тупа Поварешечника исчезла вдали. Согнувшие между ее поручнями, торговец ушел из Табучьего Брода. Д клубы пыли уже рассеялись.

День клонился к закату.

Я беззащитно стою одна-одинешенька среди поля.

Что случилось со мною? Как я оказалась на Горе? Проснулась обнаженная, с цепью на шее. Пришли двое, требовали от меня рабские бусы. А я ничего не понимала. Хотели меня убить. Спас меня Клитус Вителлиус. Спас, а потом поставил на мое тело клеймо, сделал своей рабыней. Позабавился, заставил полюбить себя — и подарил! Ненавижу! Люблю! Никогда не забуду его руки. В душе навсегда останусь его рабыней. Вспомнит ли он хоть раз о девушке, так равнодушно, походя брошенной? Нет, конечно! Всего лишь рабыня. Да его тьма женщин домогается, выбирай — не хочу! Даже свободные за одно его объятие готовы ошейник надеть. Нет, не вспомнит он обо мне, о той, кем мимоходом потешился. А вот я буду помнить его всегда. Я люблю его. И ненавижу! Навеки он мой хозяин. Как же я люблю его и как ненавижу! Если бы только я могла отомстить! Как сладостна презренной рабыне месть! Но разве может рабыня отомстить? Она всего лишь рабыня. Я свирепо обрушила мотыгу на сул. Что за странный привиделся мне сон? Будто я во дворце и должна нанизать бусы. «Кто приказывает мне?» — спрашиваю я. «Тебе приказывает Белизариус, рабыня!» — гремит голос. И кажется, будто так и должно быть, хотя никакого Белизариуса я не знаю. «Каков приказ

Белизариуса, хозяина рабыни?» — «Он прост». — «Да, хозяин!» — отвечаю я. «Нанижи бусы!» Руки мои тянутся к столику, к нитям и бусинкам. И я просыпаюсь. Что за сон? Да еще Брен Лурт появился у клетки, напугал меня. «Я буду первым в Табучьем Броде. И когда я буду первым, Мелина отдаст тебя мне». И исчез. А я, дрожа, съежилась на соломе. А сегодня, казалось, меня уже продали, но Туп Поварешечник ушел из села один. Меня послали в поле. Мелина получила от Тупа пакетик, похоже, с каким-то снадобьем. Мне не велено никому ничего говорить. За мной — сказали мне — придет Брен Лурт. А до того я должна оставаться в поле. Ничего не понимаю!

Я вонзила мотыгу в землю. Никому ничего не говорить! Да тут никого и нет!

Снова и снова поднимала я тяжеленную мотыгу. Ну и работка! Спину ломит. Руки болят. Все тело ноет. Я — крестьянская рабыня. Тяжек мой труд, ох как тяжек! Будешь работать спустя рукава — по головке не погладят. А мне вовсе не хочется, чтобы меня высекли. Солнце опускалось. Туника вымокла от пота. Ноги в грязи. Горло стянуто шершавой веревкой.

Я выпрямила затекшую спину. Нет, не гожусь я для крестьянской работы. Слишком хрупка. Тяжело дыша, откинув голову, я застыла с мотыгой в руках.

Как я мечтала, чтобы Туп Поварешечник купил меня, освободил бы от этой каторги. Там, у столба, так хотелось стать кем угодно — лишь бы ему понравиться, лишь бы заинтересовать его, лишь бы сбежать из Табучьего Брода. Но их с Мелиной не проведешь, так повернули дело, что не удалось мне предстать перед ними никем иным, кроме как самой собой — обуреваемой страстями, бессильной устоять перед мужчиной рабыней-землянкой. Хотела показаться шлюхой, а пришлось быть тем, что я есть на самом деле. И в естественных своих реакциях, как оказалось, я шлюха почище любой шлюхи. Конечно, рабыня должна быть немного шлюхой, причем превосходной. Это — лишь первый шаг на пути превращения женщины в рабыню. Да какая разница! Что угодно бы сделала, лишь бы сбежать из Табучьего Брода. У рабыни нет ничего. Кроме своей ласки и красоты, ей нечего предложить мужчине. Нечем расплатиться, кроме себя самой. Вот это-то им и нравится.

Уверена: Тулу Поварешечнику я показалась вполне привлекательной. Но купил он меня или нет — не знаю.

Я снова склонилась над мотыгой и тут же испуганно выпрямилась. Брен Лурт!

Он стоял в паре футов от меня. В руках — моток веревки. Я вцепилась в рукоять мотыги. Он взглянул на меня.

197

Я отбросила мотыгу. Девушка не смеет поднять оружие против свободного мужчины. Бывает, лишь за то, что рабыня осмелится прикоснуться к оружию, ее убивают или отрубают ей руки.

— Я пришел за тобой, Дина, — сказал он.

Я оглянулась. Слева, тоже с веревкой в руках, стоял еще один молодой сельчанин. Я поспешно обернулась. Позади меня — еще четверо. И справа один. За спиной Брена Лурта появились еще двое, у одного из них тоже веревка наготове.

Некуда бежать.

— Вот она, — раздался голос, — та самая умница, что от нас удрала.

— Здравствуй, рабыня, — обратился ко мне другой.

— Здравствуй, хозяин, — ответила я. Скрестив руки, я протянула их Брену Лурту.

— Ты отведешь меня к моему хозяину?

Он рассмеялся.

Я отдернула руки. Испуганно огляделась. Они подошли ближе, сгрудились вокруг.

Повернувшись, я бросилась было бежать, но угодила в лапы дюжего детины. Он швырнул меня в центр круга. Снова попыталась я прорвать круг и снова была поймана и водворена в его середину. Теперь они стояли почти вплотную.

— Свяжи меня, — протянув скрещенные руки, попросила я Брена Лурта, — и отведи к хозяину.

Он улыбнулся.

Меня пробрала дрожь. Я отпрянула — прямо в руки другого здоровяка.

— Ты изнасилуешь меня, Брен Лурт? — спросила я.

— И не только, — ответил он.

— Турнус будет недоволен, — предупредила я.

— Сегодня вечером, — пообещал он, — ты будешь принадлежать мне.

— Не понимаю, — изумилась я.

— Сегодня вечером, Дина, мы устроим пир. И ты будешь нашим угощением.

Я задрожала.

— Держите ее! — скомандовал Брен Лурт.

Двое парней схватили меня за руки.

— Привяжите к лодыжкам веревки!

Привязали.

— Опусти руки! Чуть в стороны от тела! Я послушно выполнила приказ.

От принесенных с собой мотков они отрезали еще пару веревок, привязали к обоим моим запястьям. Остатки веревки плетьми свисали в руках Брена Лурта и одного из его приятелей. Ими меня могут высечь.

— Делай, что велят! — предупредил Брен Лурт.

— Да, хозяин, — проронила я.

— Сними косынку!

Подняв руки со свисающими с них веревками, я стянула косынку. Тряхнула головой. Волосы рассыпались по плечам.

— Хорошенькая, — отметил кто-то.

— Порви косынку! — приказал Брен Лурт.