После еды начинается настоящая работа. Натаскать воды, принести дров, обработать поля. Дел в селе много, самых разных — конца-края им нет. И основная их тяжесть ложится на рабынь. Работай — или умри. Иногда в поле нас подстерегают местные парни. Связывают, насилуют. Никому до этого и дела нет: мы — рабыни.

Каждая косточка ноет.

Дней десять назад Турнус пахал на мне. Бесков он не держит. Рабыни дешевле.

Тогда я впервые отведала плетки.

Вместе с другими девушками меня впрягли в плуг, и, обнаженные, понукаемые хозяйской плетью, мы, обливаясь потом, потащились по борозде. Склонившись вперед, медленно продвигались мы, зарываясь ногами в землю. Тяжелая сбруя впивалась в кожу. И вот потихоньку погрузился в землю огромный лемех, отваливая в сторону увесистые пласты почвы. Всего несколько ярдов — и, кажется, я сейчас лягу и умру. Кто заметит, если я буду тянуть не в полную силу? Вот тут-то впервые на мою спину и опустилась плетка. Не грозная плетка-пяти-хвостка, предназначенная для сурового наказания провинившихся рабынь, а легкий, в одну плеть, хлыстик, чуть больше мягкого кожаного — им лишь слегка подхлестывают впряженную в плуг скотину, чтоб пошевеливалась. Но спину мою он ужалил, точно ядовитая змея, точно винтовочный выстрел. Я и не представляла, что это так больно. Плеткой меня били впервые.

— А ну, Дина, тяни сильнее! — прикрикнул Турнус.

— Да, хозяин! — И я впряглась что было сил. Он не рассердился. Спина болела, точно огрели раскаленным прутом.

Ну и боль! Какова же тогда настоящая рабская плетка? А ведь под нее можно угодить за любую малость — даже и не поймешь, чем разгневала хозяина. А могут высечь и вовсе без причины — просто потому, что так хозяину угодно. Девушка, что некогда звалась Джуди Торнтон, впервые отведала плетки. Я горестно застонала. Теперь рабство виделось мне в новом свете. Что ж, буду неукоснительно выполнять все, что требуется.

Но не прошло и часа, как я рухнула без сознания в борозду.

Смутно помню, как сзади на шею легла рука Турнуса и голос Ремешка проговорил: «Не убивай ее, Турнус. Разве не видишь — она просто хорошенькая рабыня, ее дело — ублажать мужчин, а не тянуть в поле лямку».

— Мы и без нее все вспашем, — вступилась за меня Турнепс.

— Сколько раз пахали, — поддакнула Редис.

— Не ломай ей шею, хозяин, — взмолилась Верров Хвост. Турнус убрал руку.

Помню, он связал мне за спиной руки, крепко стянул лодыжки и оставил меня в поле. Я снова потеряла сознание. Вечером Турнус притащил меня в село на плече и швырнул среди свай своей хижины.

— В чем дело? — спросила Мелина.

— Больно хилая, — ответил Турнус.

— Я сама убью ее. — Из-под груботканой одежды она вытащила короткий нож. Я, нагая, связанная, приподнялась на локте у ног Мелины и с ужасом уставилась на нее. Держа нож наготове, она приближалась.

— Пожалуйста, не надо, госпожа! — зарыдала я.

— Иди в дом, женщина, — зло бросил Турнус.

— Тряпка ты, Турнус, — выпалила Мелина. Но нож убрала и выпрямилась. — Зря я за тобой пошла!

Он молча смотрел на нее.

— Могла бы стать спутницей предводителя касты целого округа, — шипела она. — А вместо этого я — подруга деревенского предводителя. Могла бы в округе первой быть. От тебя слинами воняет и твоими девками.

Надо же, тут рабыни стоят — и такие слова!

— Тряпка ты и дурак, Турнус! — не унималась она. — Презираю тебя!

— Иди в дом, женщина, — повторил он.

Сердито отвернувшись, Мелина стала карабкаться по лесенке в хижину. На последней ступеньке снова взглянула на него.

— Недолго тебе владычествовать в Табучьем Броде, Турнус! — И исчезла в хижине.

— Развяжите Дину, — приказал Турнус, — и отнесите в клетку.

— Да, хозяин, — ответили девушки.

— Бедняжка Дина, — проронил, глядя на меня, Турнус, когда с меня сняли веревки. — Никудышная ты скотинка. — И, ухмыльнувшись, пошел прочь.

Я с яростью вонзила мотыгу в землю. Конечно, скотина я никудышная! И не моя вина, что я не рабочая скотина, как многие деревенские девахи. Марла, Чанда, Донна, Бусинка — все они на моем месте оказались бы ничуть не лучше! Да и Лена или Этта не намного меня бы превзошли! Посмотрела бы я, как Марла тащит плуг! Ничего бы у нее не вышло! Я с яростью вонзила в землю мотыгу. Я здорова, жизнь во мне так и кипит, но я не сильная, не могучая. Ну что я могу сделать! Я маленькая, хрупкая, слабая. В этом нет моей вины. Может, я и красивая, но что проку в красоте, когда за твоей спиной плуг и хозяин поднял плетку? Турнус разочарован моей слабостью.

С бешенством ковыряла я землю мотыгой. Мне даже воду в поле тяжело таскать — моим ли плечам сражаться с огромным деревянным коромыслом и подвешенными к нему ведрами? Случалось, я падала, и вода проливалась. К тому же я медлительна. Иногда подруги-рабыни брали на себя то, что тяжелее из моей работы, а я делала за них что попроще. Но меня это удручало — им же тоже трудно. Хотелось делать свою работу самой. Просто я слаба — потому и не гожусь в крестьянские рабыни.

Временами, работая в поле, я вскипала от ненависти. Кли-тус Вителлиус! Вот кто бросил меня здесь, в деревне! Покорил, заставил полюбить себя всем сердцем, каждой клеточкой тела, а потом шутки ради подарил крестьянину. Знал ведь, что я за девушка — тонкая, чувствительная, хрупкая, красивая землянка, и все же, забавляясь, обрек на тяжкое, горькое деревенское рабство, подарил Турнусу. Я обрушила мотыгу на сул. Ненавижу! Ненавижу Клитуса Вителлиуса!

Снова*я взглянула на дорогу. Тележка бродячего торговца Тупа Шварешечника теперь едва виднелась на пыльном проселке: Он брел к тракту — широкой, мощенной булыжником дороге, ведущей в Ар.

Хотя сестры-рабыни были ко мне добры, кроме них, в деревне на меня почти никто не обращал внимания.

Слабая, хрупкая, для крестьянской работы я не гожусь.

Ненавижу крестьян! Ну и идиоты! Не могли найти лучшего применения красавице рабыне, как запрячь ее в плуг!

— Деревня не для тебя, Дина, — сказал мне как-то Турнус. — Ты городская рабыня. Твое место у ног мужчины, в его покоях, в цепях и ошейнике. Тебе бы ластиться к нему и довольно мурлыкать, как самка слина.

— Возможно, — ответила я.

— Я ластилась бы и мурлыкала у ног Турнуса, — призналась могучая Ремешок. Мы расхохотались. Но она не шутила. Странно: такая крепкая, мощная — и жаждет мужского владычества. Да нет, ведь и она тоже женщина!

На тяжелую работу сил у меня не хватало, и поэтому Турнус часто брал меня с собой к слинам — помогать ухаживать за животными. Кое-кого из них я уже знала. Но в общем-то их боялась, и они, чувствуя это, питали ко мне какую-то необычную для этих животных злобу.

— Ты что, совсем ни на что не годна? — набросился как-то на меня Турнус на площадке для дрессировки слинов. Я опасливо отступила подальше. Под палящим солнцем песок раскалился. Дождя не было уже несколько дней. Са-тарне грозила засуха.

— Ни на что не годна! — Турнус раздраженно тряхнул меня за плечи.

Я вздрогнула под его руками.

— Что такое? — спросил он.

Я стыдливо отвела глаза:

— Прости меня, хозяин. Но уже столько дней меня не касался мужчина. А я — рабыня.

— А, — понимающе протянул он.

Я подняла глаза. Взглянула ему в лицо. Просто великан!

— Может быть, хозяин соблаговолит переспать со своей рабыней?

— Рабыня просит овладеть ею? Взять ее, как берут рабынь?

— Да, хозяин! — вцепившись в него, теряя над собой власть, закричала я. — Да! Да!

Он опрокинул меня на песок, задрал тунику до груди. Я лежала у подножия клетки для рабынь. Он схватил меня, я дотянулась до решетки клетки и закричала, сжав решетку руками. Он обладал мною, а я билась в судорогах от наслаждения. Раз, увидев глядящую из-за бревенчатой стены Медину, я испуганно вскрикнула:

— Там Медина, хозяин!

Он рассмеялся:

— Я делаю со своими рабынями что хочу. Пусть смотрит, если нравится. Пусть у рабыни поучится, как себя вести.

Но Мелина, вне себя от злости, ушла. А я вновь отдалась ему, с благодарным стоном наслаждалась его ласками. Снизошел! Соизволил коснуться меня! Потом, позже, я, постанывая, встала на колени.