Лишь здесь, на планете Гор, рядом с моим повелителем, со временем до меня начало доходить, что существует на свете удивительный, прекрасный мир — мир опыта, на этой планете вовсе не запретный, что, ведомая женским своим естеством, я войду в этот мир — только осмелиться бы стать самой собой! Но боялась я зря. Осмеливаться мне не придется. Не придется принимать решений. Ни ханжества, ни ложной скромности таких, как я, горианские мужчины терпеть не станут. Хочу я или нет, меня заставят быть тем, что я есть на самом деле.
Ох и вышучивали же воины моего властелина неказистый его трофей! Он, хохоча, то и дело набрасывался на них, пихал, толкал. Девушка улыбалась, держа его за руку, целовала, тянула от меня прочь. И вот все они отвернулись и ушли в лагерь. Я осталась одна. От злости с ума сходила. Мною пренебрегли, меня отвергли! Просто в голове не укладывается! Камни кололи ноги, в ветвях играли солнечные блики. Руки сжались в кулаки. Да кого корчат из себя эти варвары? Я — первая красавица младшего курса, а то и всего своего престижного женского колледжа. Ну, может быть, если не считать одной старшекурсницы, антрополога Элайзы Невинс. Мы соперничали изо всех сил. Но она — всего лишь антрополог, а моя специальность — английская словесность, и я — поэтесса. Вспомнилась облаченная в бурый балахон ослепительно красивая шлюха с умными горячими глазами. Дыхание перехватило. Да, в мире, где есть такие женщины, ни Джуди Торнтон, ни Элайзе Невинс красотой никого не поразить. Потом, гораздо позже, я узнаю, что таким, как мы, цена здесь — медный тарск, ну, может, чуть больше или чуть меньше.
Я вошла внутрь изгороди и встала на колени. Мне нужна защита, мне нужна еда. Только бы приютили — все, что захотят, сделаю. Шестом с набитыми на нем крючьями кто-то подтянул обратно отодвинутую было часть высокой плотной изгороди. Брешь за моей спиной закрылась. Я осталась в лагере — с этими мужчинами, с этой девушкой.
И вот я здесь уже два дня. Стоя на коленях, остервенело раздуваю угли в жаровне. Искры сыплются дождем, обжигают тело. Я размахиваю над углями обрывком жесткой кожи. Из жаровни торчит какая-то железная рукоятка.
Какой только черной работы не пришлось мне переделать и в лагере, и за оградой!
Удовольствия мне это не доставляло.
И огонь разводить приходилось, и помогать готовить пищу, и еду разносить, и наливать мужчинам пагу — гоняли, как служанку. И уносить остатки трапезы, и кубки чистить, и посуду мыть, и мусор убирать, и зашивать одежду. Однажды, недовольная моей работой, Этта заставила распороть швы и переделать все заново. Как это ни унизительно, но пришлось научиться стирать. Стоя на коленях у ручья, я оттирала на камнях, полоскала одежду. За изгородью собирала ягоды, таскала охапки хвороста. За пределами лагеря меня сопровождал кто-нибудь из мужчин. На Земле я принадлежала к довольно высоким общественным слоям. Сколько себя помню, всегда в нашем доме служили горничная и кухарка. Лет с пятнадцати я уже почти на равных со взрослыми отдавала им распоряжения. Я не из тех, кто привык к черной работе, до сих пор прислуживать мне не приходилось. Это — для других женщин, для низших классов. Но здесь, в лагере, я помогала Этте готовить, мыть, шить, выполняла самую унизительную работу — прислуживала мужчинам во время трапезы. Может быть, для Этты в этом ничего особенного и нет. Не знаю, какого она происхождения. Судя по одежде — низкого. Но Джуди Торнтон это не подходит. Я — девушка утонченная. Я пишу стихи. Иногда, когда никого из мужчин не было поблизости, я отказывалась помогать Этте. Не говоря ни слова, не споря, она, нахмурившись, выполняла работу сама. Но в присутствии мужчин я делала все, что она прикажет. Мужчин я боялась.
Всего, вместе с моим господином, в лагере я насчитала шестнадцать мужчин, хотя днем больше четырех-пяти почти никогда не оставалось.
Эту работу — поддерживать огонь в жаровне, из которой торчала эта непонятная железяка, — поручил мне он сам.
Ослушаться я не решилась.
Я ничуть не удивилась, обнаружив в лагере запасы угля для жаровни и вообще множество всевозможных припасов. Вполне естественно для такого скрытого в чаще убежища, куда время от времени возвращаются воины. В первый же день, слоняясь по лагерю, я набрела на заполненную ящиками пещеру в скале. Часть ящиков закрыты, некоторые — открыты. Чего только не было в них: фляги с вином, бутыли с пивом-пагой, соль, зерно, сушеное мясо и овощи; туники, ткани, попоны; домашняя утварь и орудия; нитки, иголки. Даже духи и украшения — ужасно примитивные. Примерить я не решилась, хоть и очень хотелось. Единственным украшением, которое, как я заметила, носила Этта, было прочно охватывающее шею кольцо. Значит, без разрешения брать побрякушки нельзя. Захотели бы — швырнули мне их и велели бы надеть. Или — подумать страшно! — сами огромными своими ручищами надели бы их на меня. Был здесь и ящик с лекарствами и бинтами, несколько связок мехов, лоскуты кожи, всевозможные кожаные ремни. Нашлась даже пара плеток — непонятно для чего, ведь домашних животных здесь вроде бы нет, а для огромных упряжных волов, что тащили повозку за кортежем, они, пожалуй, коротковаты. Мягкие кожаные плети в длину не превышали ярда, да и шириной, в размахе, были не больше девичьей спины. Еще один ящик был доверху заполнен цепями. Их я особенно не рассматривала. Для чего они предназначены, так и не поняла. В сторонке стояли мешки с углем и валялись какие-то железные орудия.
Я раздувала огонь в жаровне.
Давно перевалило за полдень.
В нескольких ярдах от меня Этта поджаривала насаженный на вертел огромный окорок. В воздухе плавал запах жареного мяса.
Хотелось есть.
И здесь, в лагере, мой хозяин по-прежнему не позволял мне есть самой. Совал кусочки еды мне в рот, или приходилось, стоя на коленях, тянуться за ними, как за милостыней.
Как я его ненавидела!
Поставил меня на колени! Ненавижу! И все же никогда в жизни ни к кому из мужчин меня так не тянуло. Может, даст поесть жареного мяса, хоть кусочек! Слава Богу, в дороге он не надругался надо мной, не воспользовался возможностью утолить похоть. А ведь это было так просто! Я — в его власти, беззащитная нагая пленница. И все же я злилась все сильнее, просто места себе не находила от вожделения. Разве я не принадлежу ему? Разве ему не нравлюсь? Конечно, я не Этта, но все же лучше, чем ничего! Ну почему он не взял меня, не опрокинул в траву — грубо, резко, бесстыдно? Безоговорочно . подчинил себе, а потом, даже не взглянув на меня, изнывающую по его прикосновению, отворачивался и уходил прочь. Однажды ночью, лежа подле него, связанная по рукам и ногам, я, пытаясь выбросить его из головы, просто завыла от вожделения. А он заткнул мне рот, привязал кляп покрепче и оттолкнул меня, чтобы не мешала спать. В ту ночь я едва уснула. Извиваясь, каталась по траве, изнемогая от желания. Через два дня, вечером, на привале, я, не в силах больше терпеть, упала перед ним на колени, целовала его ноги, а потом, подняв на него полные слез глаза, молила: «Возьми меня!» Но он отвернулся. Полночи я проплакала. Тогда я была девственницей, еще не знала, что может сделать со мной мужчина. Да и потом, гораздо позже, слушая рассказы о женщинах (а вскоре я пойму, что и я точно такая же), что бьются в судорогах, кричат, терзаемые неутоленным желанием, вьются в безудержном танце в лучах трех лун, ногтями впиваются в собственное тело, скребут пол своей жалкой конурки, сдирая пальцы в кровь, бросаются на стену, точно звери в клетке, раздирают кандалами кожу, пытаясь дотянуться, коснуться охранника, — даже слушая эти рассказы, я лишь смутно понимала, о чем речь. Как жестоки бывают порой мужчины, не желая удовлетворить женщину! Но я решила не поддаваться.
Один за другим в лагерь вернулись все мужчины. Двое играли, двигая фигурки по разделенной на сотню квадратиков доске. Еще четверо или пятеро сгрудились вокруг доски, наблюдая игру. Остальные — кто где. Кто разговаривал. Кто пил вино. Один каким-то маленьким тонким инструментом чинил ножны меча. Другой неспешно затачивал копье. Мой господин с двумя помощниками разглядывал вычерченную на земле карту. Обсуждали какой-то план, суть которого я, не зная языка, понять не могла. Один из помощников вдруг поднял глаза, посмотрел на меня — и отвернулся, снова углубившись в карту. Мой господин встал, подошел к жаровне. Я стояла на коленях, присев на пятки. Взяв с земли толстую рукавицу, он вытянул торчащий из жаровни металлический прут, внимательно осмотрел. Я отпрянула, почувствовав жар раскаленного добела металла. Воткнув прут поглубже в жаровню, он знаком приказал мне продолжать работу, что я, конечно, и сделала.
