После своей первой прогулки они стали время от времени приезжать в гавань. Любили смотреть на залив, на стоящие в бухте корабли. Гуляли по набережной, держась за руки и наслаждаясь прикосновением к коже свежего морского ветра. В прохладные дни щеки Присциллы становились пунцовыми, соперничая яркостью цвета с ее рыжими волосами, и Питер согревал их ладонями, а потом губами. Там же, на набережной, они впервые поцеловались.

Однако сегодня Присцилла была всецело поглощена делами, и оторвать ее от бумаг оказалось нелегко.

— Не сейчас, Питер. Я должна срочно подготовить декларацию на судовой груз. — Перебрав три стопки листов, она нашла наконец нужный документ и принялась внимательно изучать список.

— Я очень тебя прошу, съездим. Для твоей же пользы.

— Ты мне не мать, и у меня много работы.

Питер, прислонив швабру к стене, подошел к столу и сгреб все документы в одну кучу.

— Питер! Что ты делаешь? — закричала Присцилла.

— Вот что! — ответил он, бесцеремонно сунув охапку бумаг в стоявшую за стойкой корзину. — На сегодня работа окончена.

Присцилла не на шутку рассердилась и продолжала бушевать. К удивлению Питера, она еще и выругалась. Раньше он никогда не слышал, чтобы Присцилла ругалась.

— Немедленно верни бумаги на место!

— Ты это серьезно?

По выражению ее лица Питер видел, что мог бы и не спрашивать.

— Думаешь, Дэниэл Коул сидит сложа руки или прогуливается по набережной? Как бы не так! Если я где-то дам слабину, он уничтожит меня или проглотит заживо. Приехав в таверну с документами, я надеялась побыть немного рядом с тобой, а ты ведешь себя, как капризный ребенок. Раз такое дело, отныне я буду работать дома.

Краска бросилась Питеру в лицо. Он вытащил бумаги из корзины и швырнул их на стол.

— Пожалуйста, миссис Стернз. Простите меня, я не столь умен, чтобы понять, какой крах грозит вашей финансовой империи из-за небольшой прогулки со мной. Кстати, на твоем месте я не стал бы так сильно нападать на Дэниэла Коула. Ты скоро станешь как две капли походить на него, вас невозможно будет отличить.

Присцилла ошеломленно смотрела на него.

— Ушам своим не верю! И это говоришь ты?

— Да, это говорю я, и это действительно так. После отъезда Филипа ты стала просто одержима мыслями о мести Коулу.

— Как я могу не думать о мести? — закричала Присцилла, и у нее брызнули слезы. — Этот человек уничтожил мою семью! Как мне не думать о возмездии? Я не успокоюсь, пока не причиню ему такие же страдания, какие он причинил мне.

— Присцилла, послушай себя! Послушай, что ты говоришь! Этот человек уже победил!

— О, нет!

— Да, и еще как! Ты стала такой же, как он, — вот его победа. Ты стала корыстной, злой и бесцеремонной! Ты больше не способна просто любить жизнь. И даже если ты создашь более могущественную финансовую империю, чем у Коула, это не вернет тебе ни умения радоваться простым вещам, ни веры.

Присцилла плакала, не сдерживаясь. Сейчас она ненавидела Питера за те слова, которые он кидал ей в лицо.

Их ссора закончилась неожиданно — входная дверь резко распахнулась, и в таверну влетел Скроггинз, торговец рыбой, он держал лавочку на Кинг-стрит, неподалеку от заведения Питера.

— Гиббс! Закрывай скорей таверну, идем со мной! — с порога бурно начал он. — Ты не пожалеешь!

Питер с изумлением посмотрел на Скроггинза. Тот тяжело дышал, лицо его раскраснелось — и при этом он сиял от радости. Иначе Гиббс решил бы, что где-то неподалеку пожар.

— Скроггинз, о чем ты?

— Уайтфилд! — воскликнул Скроггинз. — Проповедник из Англии. Он приехал к нам читать проповедь. Идем! Нельзя упускать такую возможность.

Дверь со стуком захлопнулась. Скроггинз побежал сообщать ту же новость сапожнику, мастерская которого находилась через улицу.

Прислонившись к стойке, Питер молчал и смотрел в пол, потом поднял глаза на Присциллу.

— Прости, что я накричал на тебя, — нарушил он долгую паузу. — Но я действительно так думаю.

В ответ Присцилла шмыгнула носом.

— Знаешь, — продолжал Питер, — я не в первый раз слышу об этом Уайтфилде. Люди говорят, что его проповеди открывают для них Слово Божье. Может, пойдем, послушаем сами? Что скажешь?

— Мы с Богом не разговариваем уже много лет, — тихо ответила Присцилла.

— А вдруг пришло время помириться?

Она только пожала плечами.

Питер долго прокашливался, затем неспешно пошел к дверям.

— Если я понадоблюсь тебе, я буду там.

— Питер? — Гиббс уже успел взяться за ручку двери, но остановился. — Если ты не против, я бы хотела пойти с тобой.

Послушать проповедь Джорджа Уайтфилда[46] собрались тысячи жителей Бостона, и найти место для экипажа оказалось довольно сложно. Присцилле и Питеру пришлось довольствоваться не первыми рядами, но они прекрасно слышали каждое слово и хорошо видели молодого стройного человека с круглым лицом, энергичного и живого. Он говорил, бурно жестикулируя, вкладывая в проповедь весь жар своей души, всеми способами стремился донести до слушателей свою мысль.

— Существует расхожее мнение — а расхожее мнение нередко соответствует действительности, — что тьма сгущается перед рассветом. Обратимся ли мы к собственному опыту или вспомним, как складывались отношения людей с Господом, мы в любом случае обнаружим, что в особо тяжелом положении человеку на помощь приходит Бог. «Если враг придет как река, дуновение Господа прогонит его»[47]. В то же время, сколько бы мы ни мечтали о незыблемом процветании церкви и государства или об устойчивом благополучии своего тела, души и преходящих наших дел, мы неизменно обнаруживаем, что в жизни бывает всякое, после дождя часто вновь собираются тучи и в самой процветающей стране случаются такие пасмурные дни, что даже праведник начинает роптать: «Все люди — лжецы, и Господь забыл о милосердии».

Слова проповедника поразили Присциллу. У него, несомненно, был яркий талант оратора — каждое слово звучало четко, ясно, с верной интонацией. Уайтфилд говорил с людьми так, словно вел задушевную домашнюю беседу. Его речь не была похожа на научный трактат вроде тех, что она привыкла слышать по воскресеньям. Это был личный разговор о вере и Боге, беседа с глазу на глаз. При словах о ропщущем на Господа праведнике, что забыл Он о милосердии, душа Присциллы всколыхнулась. Она стала вслушиваться еще внимательнее.

— Но, братья мои, я не могу молчать и вот о чем: в лоне церкви больше неверующих, чем вне церкви. Я повторю это еще раз, задумайтесь: в лоне церкви больше неверующих, чем за ее пределами. Эти люди лишь рассуждают о Боге, но Ему нет места в их сердцах; они не знают надежды, просят Его о милосердии, но не приняли Спасителя. Нет ничего проще, чем славословить Господа, не веруя в Него и не надеясь на Него в душе своей.

Не ослышалась ли Присцилла? Этот проповедник осмеливается произносить столь резкие слова о церкви! Он развенчивает лицемеров, которые прячутся под маской благочестия и праведности, но на деле ничем не отличаются от простых смертных с их простыми чувствами. Много лет назад она доверяла сходные мысли своему дневнику, а теперь нашелся человек, который говорит то же самое открыто.

— Мало кто из христиан проявляет должное терпение и к своим близким; в наше время родные, увы, нечасто уживаются под одной крышей. В посторонних людях мы порой охотнее принимаем то, что не можем выносить в родственниках. Если бы Господь был так же нетерпим к нам, как мы нетерпимы друг к другу, Он неумолимо уничтожал бы нас день за днем. Не дьявол ли смущает вас соблазном уйти в сладкое забытье? Я больше не пойду в храм, я буду лежать на диване и предаваться праздности! Да спасет Господь души тех, кто поддался этому искушению!