— Не беспокойтесь, — сердито ответил Гиббс, — у меня нет ни малейшего желания быть вашим трубочистом, миссис Стернз. Я вообще предпочел бы не иметь с вами никаких дел.

— Отлично! Не сомневайтесь, мистер Гиббс, я сообщу об этом мистеру Фостеру — и он вас уволит немедленно.

— Отлично! — передразнил ее Гиббс. — Из-за вас я лишился таверны, теперь вы хотите оставить меня без работы. Даст Бог, через пару недель я найду новую работу — и у вас будет шанс снова меня чего-то лишить! Всего доброго, вдова Стернз!

Подхватив свои щетки и метлы, он направился к выходу.

— Как вы смеете винить меня в своей беде! — закричала Присцилла ему вслед. — Да, я пользовалась сведениями, которыми вы меня снабдили, но я ни разу нигде не упомянула вашего имени! Ни разу нигде!

Гиббс резко обернулся:

— Вы говорили кому-нибудь, что получили сведения от хозяина таверны, миссис Стернз?

Присцилла на миг застыла. Она вспомнила фразу, которую в сердцах бросила ей как-то мать: «Слова никому неизвестного хозяина таверны значат для тебя больше, чем слово такого уважаемого человека, как Дэниэл Коул».

— Возможно, и говорила. В Бостоне сотни таверн…

— Сотни. Но хозяин лишь одной из них был в долгу у Дэниэла Коула, — поглядел на нее исподлобья Гиббс. — И для того, чтобы расплатиться с долгами, мне пришлось продать свою таверну.

— Мистер Гиббс, мне очень жаль.

— Всего доброго, миссис Стернз.

Присцилла замялась.

— Так вы собираетесь чистить мои дымоходы? — с трудом выдавила она.

Питер Гиббс, ни слова не говоря, повернулся и пошел прочь.

После ужина Присцилла и Энн пошли прогуляться по саду, благоухавшему ароматами распустившихся цветов. Наконец-то выдался по-настоящему теплый вечер, и подруги, присев на скамейку, наслаждались напоенным дивными запахами воздухом, едва слышным прикосновением к коже ласкового ветерка.

— Ты ему нравишься, — вдруг сказала Энн.

Присцилла сделала вид, что не понимает, о чем это она.

— Ты нравишься мистеру Гиббсу, — отчеканила Энн, раз уж Присцилла не понимает.

— Не говори глупости. Ты уже видела белую розу, распустившуюся у фонтана? — попыталась перевести разговор Присцилла. — Она очень красива.

Но Энн продолжала наступать:

— Почему бы тебе не дать ему шанс? По-моему, он хороший человек.

Смущенная напором подруги, Присцилла поискала, за что ей спрятаться, — и принялась расправлять на коленях платье. Но через несколько мгновений она подняла на Энн уже твердый взгляд.

— Ты заблуждаешься. Мистер Гиббс ненавидит меня, из-за меня он лишился таверны.

— Ты хочешь сказать, Коул узнал, кто рассказал нам про письма?

Присцилла кивнула.

— Я думаю, мы больше не увидим мистера Гиббса.

Она поднялась со скамьи, поеживаясь.

— Что-то стало прохладно. Пойдем в дом.

Энн сделала было несколько шагов вслед за подругой — и остановилась, о чем-то глубоко задумавшись.

— Ты идешь?

— Присцилла, наверное, я не имею права это предлагать. Деньги твои, а не мои. И все же…

— Предлагать что?

— Послушай, а почему бы тебе не купить таверну?

— Зачем?

— Ты сможешь продать ее мистеру Гиббсу, — светло улыбнулась Энн, — и он снова станет хозяином таверны.

Присцилла с удивлением посмотрела на подругу и покачала головой.

— Ничего не получится. Коул ни за что не продаст ее мне, а мистер Гиббс никогда не согласится купить ее у меня.

— А если через третьих лиц? Пойди привычным тебе путем, и тогда ни мистер Коул, ни мистер Гиббс не узнают, чьих это рук дело.

Теперь уже Присцилла остановилась в нерешительности.

— Пожалуй… — задумчиво протянула она. — Ладно, так и поступлю. Но учти, я только хочу загладить свою вину перед мистером Гиббсом, и ничего больше. Ясно?

— Ясно, — улыбнулась Энн.

Агенты Присциллы рьяно взялись за дело и скоро обнаружили, что Дэниэл Коул довольно несговорчив и не торопится продавать таверну. Но Присцилла настаивала: таверну нужно купить любой ценой. Они еще поднажали, и в конце концов Коул уступил — за сумму, в два раза превышающую рыночную стоимость заведения. Все, таверна была в руках у Присциллы. Сразу после продажи были выпущены бюллетени, которые извещали о смене владельца и приглашали к сотрудничеству опытного работника. На это предложение откликнулись несколько достойных соискателей, но один за другим они получали отказ. Наконец на беседу явился Питер Гиббс. Человек Присциллы представил ему дело так, будто нынешний хозяин не заинтересован в долгосрочных вложениях в это заведение и при желании Гиббс может постепенно выкупить таверну и стать ее хозяином. Само собой, Гиббс обрадовался этому предложению. Сейчас же был составлен документ, которым он обязался выкупить таверну за десять лет по текущим ценам.

Филип шел по садовой дорожке, ведущей к дому Стернзов, и с улыбкой отмечал, как здесь все обустроено. Присцилла осуществила свою мечту. Она жила теперь в настоящем особняке, где в каждой мелочи эхом отзывались ее давние чаяния, и Филип, медленно ставя ногу на очередную ступеньку крыльца, с трепетом вспоминал дом своего детства. В углу их общей гостиной у Присциллы был собственный домик. Дни напролет девочка наводила в нем порядок; как положено, без конца переставляла мебель. Два стула заменяли ей входную дверь, перевернутый ящик служил столом, на котором хозяйка аккуратно расставляла столовые приборы. Чашек, правда, было всего три, тарелок — тоже три. Присцилла очень просила маму купить ей полный комплект посуды, но мама сказала: «Когда вырастешь». Теперь-то его сестре есть что расставлять.

Чернокожий слуга открыл дверь. За его спиной стояла Энн Пирпонт.

— Филип! Какая радость! Входи скорее! — Энн обняла Филипа как родного.

Неужели это та самая девчушка, которая бегала за Джаредом, Чакерсом и Уиллом вокруг дома? Да она стала настоящей красавицей! Глаза Энн сияли радостью, она улыбалась от всей души, тепло и искренне. Глядя на Энн, Филип вспомнил слова Иисуса о Нафанаиле: «Нет в нем лукавства»[41]. Тени лукавства не нашлось бы и в Энн, она была невинна и чиста.

— Ты, конечно, пришел повидать Присциллу.

Взяв молодого человека за руку, Энн повела его в гостиную.

В гостиной у Присциллы царил идеальный порядок. Стены были обшиты деревянными панелями, на отполированной до блеска мебели ни пылинки. Молодые люди сели на диван, и Энн сразу попросила слугу сделать для гостя чай.

— К сожалению, Присциллы нет дома, — сказала она.

— Жаль. О Джареде есть какие-нибудь новости? — спросил он.

Энн мягко улыбнулась, ничем не обнаруживая своей боли.

— Нет. Спасибо, что спросил.

Филип смотрел на нее и пытался угадать, как удалось его брату завоевать любовь и преданность такой необыкновенной женщины.

— Я знаю, что это слабое утешение, — сказал он, — но поверь, так несладко писать письма и знать, что они никогда не дойдут до адресата. Я не сомневаюсь, что Джаред все время думает о тебе.

Сложив ладони, словно в молитве, Энн подняла их к губам. Глаза ее увлажнились.

— Мне очень дороги твои слова, Филип.

Она помолчала, как бы что-то взвешивая, и спросила:

— Ты, наверное, очень любишь брата?

Впервые кто-то заподозрил Филипа в любви к брату. Он почувствовал себя так, словно ему предъявили обвинительное заключение. Но неожиданно подоспело спасение.

— Вы только посмотрите, кто сбежал из монастыря! — в дверях стояла Присцилла. Ее огненно-рыжие волосы были аккуратно подняты наверх и спрятаны под широкополой соломенной шляпой, не имевшей ничего общего с домашними чепцами, которые носило большинство женщин в колониях. На ней было платье с прилегающим лифом и пышной юбкой с разрезом спереди, на плечах лежала изящная косынка из узорчатой кисеи. Все в наряде и облике сестры говорило: она богата.

Филип поднялся ей навстречу.

— Решил заняться миссионерской работой в Северном Бостоне? — насмешливо спросила Присцилла, снимая шляпу и протягивая ее слуге, которую тот почтительно принял из рук хозяйки.