Мэй не спеша отсчитала три купюры по сто юаней и свернула их трубочкой, наблюдая, как косые глаза притянуло к деньгам, словно магнитом.

– Где я могу ее найти?

Подавальщица вытащила из ее пальцев деньги.

– Лили живет у родителей в доме номер шесть на улице Утань. Это по Выставочному шоссе. Ей у них очень плохо, она хочет скопить денег и купить собственное жилье.

Мэй записала адрес в блокнот, поблагодарила подавальщицу, встала и направилась к выходу.

– Госпожа!

Мэй обернулась. Девушка стояла у стойки, сунув кулак с зажатыми в нем деньгами в карман брюк.

– Лили вернется, вот увидите! Она и раньше так делала!

Мэй помедлила, но девушка больше ничего не добавила. Ее глаза опять потухли, взгляд устремился в никуда.

Ветер усилился, и Мэй подняла воротник куртки. Уличные фонари отключили на ночь; провода над ее головой терялись во мраке. Осторожно ступая, Мэй пробиралась узкими проулками мимо заброшенных зданий, покинутых жилищ, редких тусклых квадратов света в окошках. Город спал. Она вышла на улицу Лотосовый Пруд и увидела впереди огни вокзала.

Сев в машину, Мэй развернула схему пекинских улиц и отыскала среди хутунов, примыкающих к Выставочному шоссе, тот, что носит название «Утань». Положив схему на пассажирское сиденье, она повернула ключ в замке зажигания. «Мицубиси» вздрогнул, негромко заурчал двигатель. Мэй включила ближний свет. Часы показывали пятьдесят минут пополуночи. Мэй вырулила с автостоянки на улицу Лотосовый Пруд.

Через некоторое время она повернула на север по Белооблачной улице и километра полтора катила мимо выстроившихся в ряд по обеим сторонам приземистых каштанов и серых, безликих многоквартирных домов. Потом пересекла Городской ров и выехала на западную часть бульвара Вечного Спокойствия. Мэй глубоко вздохнула и произнесла: «Вечное спокойствие!»

Какое прекрасное название для дороги, ведущей в Запретный город! Мэй задумалась о золотых столетиях императорских династий. Вот она мчится глубокой ночью на своем маленьком красном «мицубиси» по пустынным улицам северной столицы Кублай-хана,[5] а призраки прошлого неотступно преследуют ее.

Минут через двадцать Мэй повернула на Выставочное шоссе, а затем на узкую извилистую улочку. Скоро кончилось асфальтовое покрытие, а с ним и фонари. Низенькие домишки с дворами и пристройками по бокам подступали все ближе, преграждая дорогу. Мэй остановилась, выключила двигатель и вышла из машины.

Пятно света от ее фонаря, как увеличительное стекло, выхватывало из темноты мелкий гравий, конфетные фантики, обрывки бумаги и полиэтиленовых пакетов. У стены дома слева красовалась чья-то еще не засохшая обильная блевотина. Рядом стоял замызганный сундук, до отказа набитый каким-то старьем, и два ржавых велосипеда. Вверху на бельевой веревке болталась пара белых носков, будто флаги, вывешенные в знак поражения.

Цифру «шесть» на стене дома недавно и довольно неряшливо подновили свежей краской. От ветра и дождя двустворчатая калитка перекосилась. Мэй погасила фонарь и медленно ее отворила. Раздался звук, похожий на хрип в пересохшем горле.

Во дворе царила темень, только тускло светилось крайнее окошко. Стояла полная тишина, ни шороха, ни стука. Свет, очевидно, оставил и для того, кому еще предстояло вернуться домой.

Мэй тихонько попятилась, оставив дверь открытой. Неизвестно, кто живет в доме с освещенным окошком, может быть, семья Лили, а может, и нет, но что-то подсказало ей обождать. Даже самой заблудшей дочери в китайской семье не позволят провести ночь вне дома.

Мэй села в машину, задом выехала из узкой улочки обратно на Выставочное шоссе, остановилась в темном месте на обочине в нескольких метрах от въезда в Утань-хутун и заглушила двигатель. Постепенно ее глаза привыкли к темноте. Она различила поблизости очертания какого-то сарая в метр высотой (несомненно, построенного без разрешения), кусок рубероида, сорванный с крыши, несколько безжизненных деревьев. Порывом ветра в проулке завертело брошенную газету.

Мэй вспомнила о матери и представила ее в белой больничной палате. Каково-то ей сейчас, ночью? А вдруг не спит, мучается от боли? Мэй попыталась восстановить в памяти материнское лицо, но увидела мысленным взором, как во время их последней встречи мама хлопотала у себя в квартире, здоровая и жизнедеятельная. Лин Бай жарила рыбу на кухне, а позже они поссорились.

– Прости меня, – тихо произнесла Мэй. Но мама была далеко и не могла ее слышать.

Внезапно подъехало такси и остановилось неподалеку. Водитель выключил мотор, но оставил гореть фары, в свете которых появились фигуры двух людей, вышедших из машины. Длинные тени вытянулись в ночь.

Мужчина и женщина! Мэй наблюдала, как парочка, пьяно пошатываясь, побрела во мрак хутуна.

В темноте с грохотом упал какой-то металлический предмет, наверное, старый велосипед. Потом опять что-то приглушенно лязгнуло, уже чуть дальше. Мэй ждала, настороженно всматриваясь в темень.

Через несколько минут мужчина вышел из хутуна и споткнулся, ослепленный светом фар. Его тень ползла по земле, как гигантское чудовище с уродливой маленькой головкой.

Вот он исчез из освещенного пространства. Заурчал мотор такси. Лучи фар дрогнули и поползли в сторону «мицубиси». Мэй пригнулась и спряталась под приборной доской.

Такси нырнуло в хутун, сдало назад и, развернувшись, направилось к шоссе. Мэй выждала немного и последовала за ним на некотором расстоянии, не зажигая габаритных огней.

Когда обе машины выехали на Выставочное шоссе, Мэй включила ближний свет. Такси двигалось на юг, затем повернуло на восток, в сторону Ворот Славного Города, спустилось под эстакаду и по крайней правой полосе подкатило к новенькой гостинице. Вход был ярко освещен, а над ним висел транспарант с надписью «Добро пожаловать на открытие отеля „Сплендор“!»

Такси свернуло в проезд к дверям гостиницы. Мэй остановилась на обочине и выключила фары. Пассажир такси, покачиваясь, вошел в вестибюль. Минутой позже такси, взревев мотором, рвануло с места, вспарывая темноту дальним светом фар, и помчалось обратно, в мир ночных бродяг и мечтателей.

Мэй не спеша поехала домой, довольная, что днем сможет вернуться и без труда встретиться с Чжан Хуном.

– Я пришла к господину Чжан Хуну, – сказала Мэй юноше-портье за регистрационной стойкой отеля «Сплендор» и взглянула на часы: время близилось к одиннадцати.

– Комната четыреста два, – с готовностью ответил портье, обнажив в дежурной улыбке ровные белые зубы.

– Вот это сервис! Вы знаете всех клиентов на память? – искренне восхитилась Мэй.

Юноша покраснел и смущенно опустил глаза. «Симпатичный», – подумала Мэй.

– Госпожа преувеличивает. Боюсь, вы похвалили меня незаслуженно. Просто господина Чжан Хуна уже спрашивали совсем недавно, и я запомнил номер.

Вряд ли это Лили! Она бы поднялась прямо в комнату.

– Когда это было?

– Минут десять – пятнадцать тому назад.

Портье позвали, и он, извинившись, перешел на другой конец стойки, где скандалила супружеская пара. Женщина возмущенно указывала на что-то пальцем. Мэй повернулась и зашагала к лифту по ярко освещенному коридору, застеленному ковровым покрытием и пахнущему свежей краской. Нажав кнопку вызова, она услышала, как, поскрипывая, приближается кабина. Двери раздвинулись, и Мэй вошла внутрь.

Коридор четвертого этажа сиял новизной. Мэй изучала табличку с указателем номеров, когда послышались торопливые шаги. Из-за поворота выскочил какой-то мужчина и бросился к лестнице. Мэй резко обернулась, успев заметить лишь его спину, тут же исчезнувшую.

Она побежала в ту сторону, откуда появился незнакомец. Дверь номера 402 была распахнута настежь.

Легкий ветерок из приоткрытого окна играл тонкой белой занавеской. Все было перевернуто вверх дном. На полу валялись подушки, цветастое пуховое одеяло, предметы мужской одежды – очевидно, из отброшенного в сторону раскрытого чемодана. Матрас тоже перевернули и сбросили с кровати.