– Ты хочешь быть актрисой? – спросил он, как будто эта мысль только что пришла ей на ум.

– Именно. Я уже сообщила о своем уходе.

– Тогда почему ты сказала… – Его дыхание участилось.

– Я пойду на публичное прослушивание. Сейчас как раз проходит одно такое прослушивание. Я видела в газете «Сцена» объявление о том, что набираются актеры для пьесы, которую будут играть на Эдинбургском фестивале.

– Я ничего не слышал о… Ты сказала – «Сцена»?

– Да.

– На каком фестивале?

– Не может быть, чтобы ты ничего не слышал про Эдинбургский фестиваль…

– Так, какой именно актерской деятельностью ты собираешься заняться? – Казалось, он сейчас расплачется.

– Это то, чем я хочу заниматься, – проговорила Анна слабым голосом. – И ты должен уважать мой выбор.

Дон выдержал паузу, стараясь подобрать нужные слова.

– Нет, Анна. Извини, – наконец сказал он, – но я не могу позволить тебе сделать это. Мы живем в мире конкуренции, а ты жертвуешь годами профессионального опыта ради какой-то глупой затеи.

– Папа, не старайся меня переубедить, это бесполезно. Жаль, что ты не можешь меня в этом поддержать. Но игра на сцене всегда была моим призванием. У меня тоже есть свои мечты, и пора мне начать жить своим умом. Я рада, что ты переехал к Кэтрин. Если это сделало тебя счастливым, то я за тебя только рада…

– Я переживаю за тебя, – сказал Дон. – Я не думаю, что работа актрисы сделает тебя сча…

– А я думаю, что тебе больше не стоит переживать за меня, – спокойно ответила Анна. – И покончим на этом. Мне тридцать один год, и я не дура. Мое решение – это мое решение. И оно не должно волновать тебя или маму. Оно никого не должно волновать, кроме меня.

– Но ты потеряешь все, что ты уже наработала на «Радио-Централ»!

– Может быть, папа. Но я никогда не была там счастлива. Верно? Я несчастлива.

– А кто из нас счастлив?

– Папа, у меня очень низкая самооценка. Это мой способ противостоять моим проблемам. И если я буду делать то, что хочу, то я стану…

– О чем ты говоришь? У тебя очень хороший послужной список. Твоя начальница сказала, что ты сможешь заниматься аналитической работой, так? Все, что тебе надо делать, это…

– Папа, пожалуйста, – решительно прервала она. – Это бесполезно.

Она слишком устала, чтобы распаковывать свои вещи, хотя Дон ушел уже час назад. Коробки так и стояли, будто их хозяйка так и не решила, стоит ли ей здесь оставаться. Анна все еще не могла успокоиться. Она решила с пользой провести время и дочитать Вильгельма фоэ. «Счастье – это не просто состояние ума, – писал он в заключительной части, – это целая новая жизнь».

Она подумала о своем вчерашнем незаконченном разговоре с Шоном и решила ему позвонить. Номер его домашнего телефона она узнала из картотеки на работе, где имя Шона Харрисона значилось в папке под названием «Преодоление прошлого».

Она тоже хотела преодолеть прошлое. Об этом и думала Анна, когда набирала его номер. И о том, что один-единственный коротенький телефонный звонок никому не навредит. В крайнем случае, только ей самой. Когда она услышала его «алло», то поняла, что он страшно занят; возможно, она оторвала его от работы, или, еще хуже, он в постели с Блондинкой.

– Шон? – спросила Анна спокойным и уверенным голосом, полностью контролируя себя.

– Слушаю.

– Извини, что беспокою тебя, это Анна. Я только что переехала в квартиру Себастьяна и хотела узнать…

– Анна, – наконец произнес он. Но было такое впечатление, что до него только сейчас дошло, кто такая Анна. – Оператор Анна?

– Ну…

Она растерялась. Оператор Анна… Выходит, для него она всего лишь «оператор Анна»?

– Теперь уже актриса Анна, – поправила она и улыбнулась в надежде, что разговор еще можно спасти. Она скинула правую туфлю, которая болталась у нее на одном пальце.

– С квартирой все в порядке? Я думал, что ты обо всем договорилась с Себастьяном. О боже, я надеюсь, он тебя вконец не запутал. У меня не было времени, чтобы выступить в роли хозяина квартиры. Почему все в его жизни шиворот-навыворот? Срывается в Нью-Йорк, не разобравшись здесь со своими женщинами. А теперь еще и квартира… – Он умолк.

Анна почесала свою экзему, думая о том, стоит ли ей говорить Шону про старый бойлер.

– Нет, я позвонила, чтобы просто поболтать, – грустно сказала она, надеясь, что все еще как-то образуется. Голос Шона станет таким, как прежде. Их отношения продолжатся с того места, на котором остановились.

– Да?

– Я подумала, раз уж мы соседи…

– Бог мой… Послушай…

– Честно говоря, мне очень надо с тобой поговорить об отце. Я только что сообщила ему…

– Анна. Я сейчас очень занят. Мне бы очень хотелось подольше поговорить с тобой, но в понедельник я начинаю работать в «Шоу Шелли», и мне надо расписать сценарий. Поэтому…

– Извини. Я просто хотела…

– Не надо извиняться. Проблема только в том, что я занят. Я знаю, ты во всем видишь подтекст… Послушай, поговори с Эйлин о своем отце. Нет, правда. За один час работы она берет совсем недорого. Мне, правда, нужно идти. Мне нужно, чтобы в понедельник все прошло как по маслу. У меня просто совсем нет времени на разговоры и о Шелли и о…

– Я думала, что ты терпеть не можешь «Шоу Шелли»…

– Они улучшили сценарий, и теперь там больше… Но я не обязан оправдываться ни перед тобой, ни перед кем-то еще. Это работа, которая дает мне кусок хлеба.

– Ты же шутишь, да?

– Анна, пожалуйста. Я действительно очень занят. – Он понизил голос почти до шепота. – И, кроме того, здесь моя девушка.

Блондинка?

– Да пошел ты…

Ей захотелось выкурить сигарету.

Ко всему прочему, у психотерапевта был сильный нью-йоркский акцент. У Анны было такое ощущение, что она по ошибке оказалась в фильме Вуди Алена[50]. В любой момент могла начаться серия кадров из ее прошлого. Или на потолке могло появиться крупным планом огромное лицо одного из родственников Мирны.

– Итак, – сказала Эйлин Вайзфельд. – Спасибо, что ты очень внятно все изложила. Я ценю, что ты подробно и откровенно описала мне свои чувства к Шону Харрисону.

– Да. Но все это произошло несколько месяцев назад. Как я уже сказала, с тех самых пор я больше его не видела. Я видела только его подругу. Она работает в моем офисе.

– Для тебя это, должно быть, невыносимо, – посочувствовала Эйлин.

– Вовсе нет. Или, вернее, так было поначалу. Но сейчас я ничего такого не чувствую. Я знаю, что мои переживания были бесполезными и детскими. Как сказал Шон – хотя в тот момент я его не поняла – мне слишком часто мерещится нечто многозначительное в самых тривиальных вещах. Но с тех пор я стараюсь не принимать слишком близко к сердцу свои взаимоотношения с другими людьми.

– Хорошо, хорошо, – рассеянно сказала Эйлин. – На самом деле наш первый сеанс окончен, но мы можем поговорить об этом на следующей неделе, если ты решишь продолжить. Поговорить об этом и о твоих отношениях с родителями, которые в данном случае, я считаю, являются ключевой проблемой.

– Ты думаешь, что сможешь мне помочь?

– Ну, – Эйлин глубоко вздохнула и сложила свои красивые руки на коленях, – я не обещаю, что смогу предложить тебе панацею. Терапия не может этого сделать.

– Спасибо. – Анна взяла свою ручку. Больше она сюда не вернется.

Ей как раз была нужна панацея.

Было Рождество, и на улице стоял мороз. Тепло было только в магазинах, где уже вовсю продавали всякую всячину в подарочных упаковках Дом 113 «б» тоже выглядел довольно празднично.

Кое-где на оконных стеклах таял искусственный иней, только что выпущенный из распылителя. От кучки мусора на газоне поднимался дымок. Это было время, когда сжигали всякий домашний хлам. Возле зеленого мусорного бака, словно рождественский подарок, высилась башня из коробок, в которых продают еду навынос. Откуда-то доносились детские голоса. «Отвали, говнюк!»