Но как об этом прослышал Жак Колло? И кому еще это могло стать известно?

Поначалу Себастьян направил коляску в сторону дома, но затем передумал и повернул лошадей на Стрэнд, к скромному заведению Джона Франсийона.

Ставни на окнах ювелирного магазинчика уже были закрыты, когда виконт толкнул входную дверь, наполнив помещение звоном медного колокольчика.

Хозяин стоял за прилавком спиной к двери и, наклонившись, задвигал неглубокий лоток в высокий деревянный шкаф.

– Извините, мы уже не работаем, – произнес он, даже не поднимая головы. – Если пожелаете, можете зайти утром. Открываемся в десять.

– У меня возникла необходимость задать вам еще несколько вопросов, – заговорил Девлин.

Франсийон резко обернулся. Единственная горевшая в магазине масляная лампа отбросила его гибкую тень на прилавок и на ряды иллюстраций и рамок на дальней стене.

– Но я уже все вам рассказал!

– Вопросы вовсе не об алмазе Эйслера. – Опершись предплечьями на полированную столешницу, Себастьян подался вперед: – Я хочу услышать о краже сокровищ французской короны.

Повернувшись, ювелир аккуратно запер дверь стоявшего за ним шкафа.

– Почему вы думаете, будто я могу поведать вам больше, чем уже сообщил?

– Потому что драгоценности – ваш хлеб, а та кража была, пожалуй, крупнейшим хищением драгоценностей в истории. Потому что вы – выходец из Франции и наверняка внимательно следите за событиями, которые в ней разворачиваются. А еще потому, что я не считаю вас человеком, способным позволить, чтобы за убийство повесили невинного.

Француз пригладил ладонями волосы, будто желая удостовериться в опрятности прически, хотя ни одна прядка не выбилась со своего места, затем присел на высокий табурет, положив сплетенные пальцы на бедро и устремляя взгляд куда-то вдаль.

– Ну хорошо. Дай Бог памяти… Вам известно, что революционное правительство конфисковало королевские сокровища у Людовика XVI после того, как он вместе с семьей попытался летом 1791 года бежать из страны?

– Известно.

– Чтобы вы получили представление о количестве изъятого, составленная при этом опись ювелирных изделий заняла около пятидесяти страниц.

– Так много?

Ювелир кивнул.

– Бурбоны владели, наверное, крупнейшей коллекцией драгоценностей в Европе. Ее общая стоимость оценивалась более чем в двадцать четыре миллиона ливров. Один только «Голубой француз» по примерным подсчетам тянул на три миллиона.

– И что же сделало с этой коллекцией революционное правительство?

– Сокровища короны были провозглашены народной собственностью и помещены под охрану в отель дю Гард-Мёбль[22] на площади Людовика XV – которую вскоре переименовали в площадь Революции. – Франсийон умолк, его лицо передернулось. Площадь Революции зловеще прославилась установленной там гильотиной.

– Продолжайте, – попросил Себастьян.

– Затем драгоценности предоставили для всеобщего обозрения по тем соображениям, что раз народ стал хозяином сокровищ, то должен иметь возможность их видеть. Таким образом, каждый понедельник здание открывалось для публики. Выставка драгоценностей работала вплоть до августа 1792 года, когда было принято решение закрыть ее в связи с возрастающими волнениями в Париже.

– Но сокровища по-прежнему хранились в Гард-Мёбль?

– О, да. В запертых шкафах, в комнате, расположенной как раз над входом на первом этаже. Главный хранитель, отвечавший за них, постоянно жаловался, что нужно больше охранников, однако… – пожал плечами Франсийон. – Шел сентябрь 1792 года; целая нация летела в тартарары.

– Получается, на момент кражи выставка была закрыта?

– Да. Но прежде, чем посещения прекратились, некий Поль Миетт каждый понедельник в течение пары месяцев наведывался в Гард-Мёбль, изучая распорядок дня охранников и различные подходы к сокровищнице. Кое-какие детали свидетельствовали, что злоумышленник умудрился разузнать о привычках караульных из первых рук, но это никогда не было доказано.

– Так что же произошло?

Ювелир подергал себя за мочку уха.

– В ночь на 11 сентября Миетт и с полдюжины его сообщников просто-напросто подставили лестницу к фасадной стене здания, вырезали отверстие в окне верхнего этажа и забрались внутрь. Добра было так много, что воры не смогли унести все за один раз. Но когда они поняли, что кража прошла незамеченной, то через ночь вернулись, а потом и еще через ночь. В свою четвертую вылазку грабители до того обнаглели, что превратили кражу в пьяную гулянку со шлюхами, едой и вином. Все добытое, от инкрустированных камнями мечей до драгоценных статуэток, просто выбрасывалось в окно ожидавшим на улице подельщикам.

– Вы шутите, – не поверил Себастьян.

– Если бы, – вздохнул Франсийон. – Наконец какой-то офицер Национальной гвардии заметил шайку и поднял тревогу. Но ему потребовалось немало времени, чтобы убедить стражников вскрыть двери сокровищницы, которые, естественно, оставались по-прежнему опечатанными – и воры успели улизнуть.

– Хотите сказать, никого из них не поймали?

– Одного или двух, которые были слишком пьяны или слишком глупы, схватили на месте преступления, еще нескольких арестовали позже. Но из истинных зачинщиков так никого и не задержали. В конечном итоге пару грабителей казнили, остальных приговорили к непродолжительным тюремным срокам и вскоре амнистировали.

– Звучит довольно подозрительно.

Француз прочистил горло.

– Да, не правда ли? Общественность, естественно, была возмущена пропажей сокровищ нации. Одни пытались возложить вину на Марию-Антуанетту – смехотворно, учитывая, что королева в то время сама находилась под стражей. Другие считали, что это контрреволюционный заговор с целью уничтожить революцию, похитив богатства Франции. Но были и те, кто подозревал, что ответственность за случившееся несут силы внутри самого революционного правительства. Видите ли, министр внутренних дел еще в августе предложил распродать королевские драгоценности, а вырученные средства использовать для обеспечения революционных бумажных денег и покрытия других расходов, в частности, надвигавшейся войны с Австрией и Пруссией. Но предложение вызвало такой протест, что от замысла отказались.

– По крайней мере на публику, – заметил Девлин.

– Совершенно верно, – с серьезным выражением лица встретил его взгляд ювелир, затем отвел глаза. – Любопытный момент: Поль Миетт, которому приписывают авторство преступного замысла, незадолго до кражи сидел в тюрьме Ла-Форс вместе с десятком своих собратьев по ремеслу. Высказывалось предположение, будто их освобождение устроили люди из правительства.

– Говорите, этого Миетта так и не поймали?

– Нет. Он попросту исчез. Некоторые драгоценности помельче всплывали в Париже в течение дней и недель после кражи. Но крупные камни – «Голубого француза», «Базу» и множество других – больше никто не видел.

– Знаете имена кого-нибудь из сообщников Миетта?

Франсийон нахмурился, припоминая.

– Дайте подумать… Самые известные из них, вероятно, Каде Гийо, а еще тип по имени Десланж. Ну и Колло, конечно.

– Колло? – вскинулся Себастьян. – Имеете в виду Жака Колло?

– А вы слышали о нем? – изумленно взглянул собеседник.

– Слышал. Он утверждает, что происходит из династии парижских гранильщиков.

Откинув голову, ювелир расхохотался.

– Полагаю, Колло имеет полное право утверждать, что происходит из семейства, питающего неизбывный интерес к драгоценностям. Только боюсь, их таланты не имеют никакого отношения к искусству огранки.

– То есть?

– Колло – воры, – заявил Франсийон с отвердевшими чертами худощавого лица. – И в течение полутора веков, если не больше, промышляли воровством.