– Помнишь Мэтта Тайсона? – спросил Себастьян.

Гибсон покосился на друга:

– Ты говоришь о том лейтенанте из Сто сорок четвертого пехотного, которого отдали под трибунал после Талаверы?

– Именно о нем. Я только что с ним столкнулся. Судя по всему, он оставил службу.

– Ничего удивительного. Пускай Тайсона и оправдали, однако позорное пятно от подобных обвинений прилипает надолго.

– В его случае не без оснований, – сухо бросил Себастьян.

Доктор мотнул головой:

– Я на самом деле никогда не верил в силы зла – по крайней мере не как во что-то, существующее вне нас самих. Но когда встречаешься с типами вроде Тайсона, задаешься вопросом: может, добрые монахини все-таки были правы?

Гибсон замолчал, устремляя взгляд на тяжелые серые облака, сбивающиеся в кучи над окрестными крышами и белой громадой старинной нормандской башни. И Себастьян понял без слов, что мысли друга, как и его собственные, вернулись к мертвому мужчине на гранитном столе.

– Энни просила, чтобы я сообщил ей результаты вскрытия. Дашь мне знать, когда закончишь?

– Разумеется. – Поколебавшись, хирург добавил: – Ты ведь понимаешь, что если человек умирает от слишком большой дозы лауданума, анатомически это никак не проявляется? Возможно, когда-нибудь медицина научится определять подобные случаи, но пока сие не в наших силах.

Девлин переглянулся с доктором, но ничего не сказал.

– Выглядит так, будто жизненные системы Уилкинсона просто отказали, – продолжал дальше Гибсон, – что вполне согласуется с состоянием долго болевшего человека.

Резко выдохнув, Себастьян кивнул:

– Это хорошо. Энни и без того достаточно настрадалась.

Ни один из них не произнес: «Ни к чему взваливать на нее еще и бесчестье из-за самоубийства мужа». С другой стороны, в этих словах не было необходимости.

Они и так витали в грозовом воздухе.

Покачивая в ладони бокал хорошего французского бренди, лорд Чарльз Джарвис удобно устроился в мягком кресле у камина и, прислонив голову к высокой спинке, наблюдал, как хозяин дома беспокойно меряет шагами ковер. Комнату наполняли звуки швыряемого ветром в окна и барабанившего по листьям деревьев дождя.

– Спору нет, бренди отличное, – заметил барон и, сделав паузу, изящно отпил глоточек. – Хотя не думаю, будто вы пригласили меня высказать мнение о ваших погребах.

Расхаживавший по комнате Отто фон Ридезель повернулся к гостю лицом. Этот приземистый ширококостный мужчина носил темный доломан и брюки полковника «Черных брауншвейгцев», добровольческого корпуса, который сражался с французами на стороне Англии. Хотя герцог Брауншвейгский по сути являлся союзником Великобритании, все же положение фон Ридезеля как представителя герцога в Лондоне было щекотливым, поскольку тот доводился одновременно и двоюродным братом, и шурином принцу-регенту, а Принни давным-давно отдалился от принцессы Каролины, своей пышной и немного полоумной супруги, дочери покойного герцога Брауншвейгского и сестры нынешнего.

– Это убийство вызывает беспокойство. Огромное беспокойство, – заявил полковник, приглаживая ниспадающие черные усы. Меж полных, румяных щек брауншвейгца картофелиной торчал крупный нос. Несмотря на мундир и звание, фон Ридезель больше не принимал участия в военных кампаниях. Старый вояка размяк и, как подозревал Джарвис, сделался опасно трусоватым.

– Разве? Я бы так не сказал.

Густые брови собеседника хмуро сошлись:

– Хотите уверить меня, будто все под контролем?

– Да, все под контролем. Однако, если будете являть миру свое обеспокоенное лицо, то только привлечете внимание к тому, что пытаетесь скрыть, тем самым провоцируя то, чего пытаетесь избежать.

– Вам легко говорить, – осушил свой бокал фон Ридезель. – Это не вам придет конец, если правда выплывет наружу.

– Не выплывет, – уверил Джарвис.

К тому времени, когда Себастьян вошел в дверь своего особняка, дождь полил вовсю.

– Леди Девлин дома? – поинтересовался виконт, протягивая шляпу и перчатки дворецкому, бывшему сержанту артиллерии по имени Морей.

– Дома, милорд, – ответил тот, бережно отряхивая капли воды с хозяйского цилиндра. – Полагаю, вы найдете миледи в гостиной с одним пожилым джентльменом, неким господином Бенджамином Блумсфилдом. Я только что подал им чай.

– Спасибо.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Девлин слышал, как дрожащий немолодой голос прогудел:

– Не думаю, что в Лондоне найдется много людей, оплакивающих его кончину.

– Он был пронырливым дельцом? – спросила Геро.

– Пронырливым? Можно назвать и так.

Себастьян уже мог рассмотреть визитера, который расположился в кресле, придвинутом к камину: мужчина действительно почтенного возраста, белая, как полярная сова Эйслера, длинная волнистая борода, сложенные домиком костлявые пальцы покручены артритом и трясутся от старости, плохо сидящий черный сюртук старомодного кроя и довольно поношенный. Но в светло-карих глазах светился острый ум, а желтоватое морщинистое лицо хранило добродушное выражение, свидетельствующее о готовности посмеяться над превратностями судьбы и над глупостью собратьев по роду человеческому. Никому при виде его потертых башмаков и заштопанных чулок и в голову бы не пришло, что это один из богатейших предпринимателей Лондона, чьи интересы простираются от банковских услуг и морских перевозок до торговли пушниной, зерном…

И бриллиантами.

– Сказать по правде, Даниэль Эйслер был порочным и беспринципным негодяем и без него этот мир стал лучше. – Старик повернул голову к остановившемуся в дверях хозяину дома и сделал движение, словно намереваясь подняться.

– Нет-нет, прошу вас, сэр, не вставайте, – заговорил виконт, подходя и пожимая гостю руку. – Хотя мы никогда не встречались, мистер Блумсфилд, я наслышан о вашей благотворительной деятельности. Для меня честь познакомиться с вами.

– Мне тоже весьма приятно, молодой человек. Я знаю мисс Джарвис – ох, прошу прощения, леди Девлин – уже немало лет и, должен признаться, почти отчаялся увидеть, когда она обзаведется собственной семьей. Вас следует поздравить как с удачным, так и с благоразумным выбором.

Себастьян глянул на жену как раз вовремя, чтобы заметить окрасивший ее щеки легкий румянец. Затем Геро намеренно отвела глаза в сторону и с преувеличенной вежливостью поинтересовалась:

– Не желаешь ли выпить чаю?

Девлин проглотил улыбку:

– Да, пожалуйста.

– Ваша супруга сообщила мне, будто вы считаете арестованного властями молодого джентльмена невиновным, – обронил Блумсфилд.

– Это так. – Чтобы прогнать усиливающийся вечерний холод, в камине развели небольшой огонь, и Себастьян встал поближе к теплу. – Вы знали Эйслера? Он, кажется, был вдовцом?

Блумсфилд покачал головой:

– Насколько мне известно, он никогда не состоял в браке. Долгие годы жил один в древней развалине всего лишь с двумя дряхлыми стариками в услужении.

– Я видел особняк Эйслера. В нем некоторый переизбыток мебели и предметов искусства.

– Намекаете, что дом выглядит, словно процветающий ломбард? – невесело хохотнул пожилой джентльмен. – По сути, он таковым и являлся.

– Хотите сказать, торговец практиковал выдачу ссуд? – спросила Геро, протягивая мужу чашку.

– Не знаю, можно ли это назвать «практиковал». «Промышлял» вернее. Его проценты были разорительными, а условия – крайне жесткими. Эйслер обычно требовал, чтобы его жертвы – прошу прощения, клиенты – оставляли в качестве залога ценные вещи: картины, скульптуры… даже мебель, если она была достаточно хороша.

– И драгоценные камни?

– О, да, камни он жаловал особенно. Излишне говорить, что очень немногим из заемщиков Эйслера удавалось вернуть свою собственность – даже когда они выплачивали долг.