Поэтому неудивительно, что борьба между Марией Стюарт и Елизаветой решилась в пользу прогрессивной и опытной, а отнюдь не ретроградной и благородной королевы; в лице Елизаветы победила воля истории, толкающая мир вперед, отбрасывающая прочь отжившие формы подобно пустым оболочкам и пробующая свои силы в других видах творчества. В ее жизни воплощена энергия нации, жаждущей занять свое место во вселенной, вместе с концом Марии Стюарт отходит роскошное, героическое рыцарское прошлое. Тем не менее в этом сражении каждая из них находит свой смысл: реалистка Елизавета побеждает в историческом смысле, а романтическая Мария Стюарт – в поэзии и легенде.
Это противостояние великолепно в пространстве, времени и его образах: если бы только не тот мелочный способ, которым пытались его решить! Ибо, несмотря на все свое величие, обе женщины все же оставались женщинами, им не удавалось до конца преодолеть слабость своего пола в стремлении своем разрешать вражду не лицом к лицу, а хитростью да коварством. Если бы вместо Марии Стюарт и Елизаветы перед нами были двое мужчин, два короля, у них сразу же дошло бы дело до резкого противостояния, настоящей войны. А вот конфликт Марии Стюарт и Елизаветы лишен этой мужской искренности, это драка двух кошек, хождение вокруг да около, стремление подкараулить соперницу и вонзить в нее острые коготки, вероломная и совершенно недостойная игра. Целую четверть века обе эти женщины беспрестанно лгали и обманывали друг друга (при этом не обманываясь ни на секунду). Они никогда не смотрели друг другу в глаза, никогда открыто не обнаруживали ненависти друг к другу; приветствуя, одаривали и поздравляли друг друга с улыбкой, лестью и подхалимством, и каждая при этом втайне держала за спиной нож. Нет, в хронике войны между Елизаветой и Марией Стюарт не зафиксированы такие сражения, как в «Илиаде», в ней нет мгновений славы, это не героический эпос, а вероломная глава из труда Макиавелли, хоть и очень увлекательная с психологической точки зрения, но отвратительная – с моральной, ибо это лишь интрига длиной в двадцать лет, и никогда – честная, звонкая битва.
Эта бесчестная игра началась тогда же, когда начались переговоры по поводу замужества Марии Стюарт и на передний план вышли князья-претенденты. Мария Стюарт была согласна на любого, ибо женщина в ней еще не пробудилась и не вмешивалась в принятие ею решений. Она охотно готова взять в мужья пятнадцатилетнего мальчишку Дона Карлоса, несмотря на то, что слухи описывают его как человека злого и склонного к вспышкам бешенства, равно как и несовершеннолетнего ребенка, Карла IX. Ей абсолютно безразлично, будет ли ее супруг молод, стар, уродлив или привлекателен, – лишь бы замужество возвысило ее над ненавистной соперницей. Практически не испытывая никакого личного интереса, она полностью переложила переговоры на плечи своего единокровного брата Меррея, который повел их с крайне эгоистичным рвением, ибо, если его сестра будет носить корону в Париже, Вене или Мадриде, он сможет избавиться от нее и снова стать некоронованным королем Шотландии. Однако Елизавета, безукоризненно получавшая информацию от своих шотландских шпионов, вскоре прознала об этом заморском сватовстве и немедленно наложила суровое вето, недвусмысленно пригрозив послам Шотландии, что, если Мария Стюарт примет сватов из Австрии, Франции или Испании, она будет расценивать это как акт враждебности, что совершенно не помешало ей одновременно писать самые нежные предупреждения своей дорогой сестре, предлагая ей довериться исключительно мысли о том, «какие горы счастья и земного великолепия обещают ей и другие». О нет, она ничего не имеет против принца-протестанта, короля Дании или герцога Феррарского, что в переводе означает: против неопасных, маловажных и недостойных претендентов, – но предпочла бы, чтобы Мария Стюарт вышла замуж «дома», за кого-то из представителей шотландской или английской знати. В этом случае последняя могла бы быть уверена в ее сестринской любви и всегдашней готовности прийти на помощь.
Конечно же, подобное поведение со стороны Елизаветы – это недвусмысленная «foul play»[41], и ее намерения предельно ясны: «virgin Queen» поневоле просто хочет испортить хорошие шансы соперницы. Однако Мария Стюарт ловко отправила мяч обратно. Конечно же, она ни минуты не думала о том, чтобы признать за Елизаветой «overlordship», право протестовать против ее планов на замужество. Но пока что сделка не заключена, пока что колеблется главный претендент, Дон Карлос. Поэтому Мария Стюарт для начала решила притвориться, будто крайне благодарна Елизавете за проявленный интерес. Она заверяет, что даже «for all uncles of the world»[42] она не готова рискнуть драгоценной дружбой с английской королевой из-за своевольного поведения, о нет, о, ни в коем случае! – она искренне готова верно следовать всем ее предложениям и просит Елизавету сообщить ей, кто из претендентов должен считаться «allowed»[43], а кто – нет. Сколь трогательно это послушание, но к нему Мария Стюарт присовокупляет робкий дополнительный вопрос: каким же образом отплатит ей за него Елизавета? Хорошо, в некотором роде говорит она, я учту твои пожелания, не стану выходить замуж за человека столь высокого ранга, чтобы он, чего доброго, не оказался выше тебя. Но и ты дай мне какую-то уверенность, да скажи, будь добра, точно: как там насчет моего права наследования?
Таким образом, конфликт снова заходит в прежний глухой угол. Как только Елизавете необходимо отчетливо высказать свою позицию относительно права наследования, даже Господь не в силах заставить ее говорить ясно. Она начинает что-то уклончиво лепетать в ответ, «ибо ее собственные слова были сказаны исключительно в интересах ее сестры», будто бы она жаждет заботиться о Марии Стюарт как о собственной дочери; целые страницы сладчайших слов, но одно, обязывающее, решающее – оно так и не произнесено. Обе они пытаются заключить сделку шаг за шагом, словно два каких-нибудь левантийских купца, и ни одна не намерена уступать первой. Выходи замуж за того, кого предлагаю я, говорит Елизавета, и я назову тебя своей преемницей. Назови меня своей преемницей, и я выйду замуж за того, кого предлагаешь ты, отвечает Мария Стюарт. Но ни одна из них не готова довериться второй, ибо каждая жаждет обмануть сестру.
Два года длились эти переговоры о свадьбе, претендентах, праве наследования. Однако, как бы поразительно это ни звучало, обе они невольно играют друг другу на руку. Елизавета просто хочет удержать Марию Стюарт, а Мария Стюарт, к несчастью, имеет дело с самым медлительным из всех монархов, Филиппом II. И только когда становится ясно, что переговоры с Испанией зашли в тупик и нужно принимать иное решение, Мария Стюарт сочла необходимым покончить с видимостью и уходом от ответа и приставить пистолет к груди возлюбленной сестры. Поэтому она решила отчетливо и недвусмысленно поинтересоваться у той, кого же прочит в подобающие ей по положению супруги Елизавета.
Но нет для той ситуации неприятнее, нежели когда от нее требуют обязывающего ответа, особенно в этом случае. Ибо она давным-давно уже в цветистых выражениях дала понять, кого присмотрела для Марии Стюарт. Многозначительно бормотала, что «хочет дать ей того, про кого никто не подумает, что она способна решиться на это». Однако шотландский двор делает вид, будто ничего не понимает, и требует однозначного предложения, имени. Прижатая к стенке, Елизавета не в силах увиливать долее. И наконец выдавливает из себя имя избранника: Роберт Дадли.
И тут дипломатическая комедия едва не превратилась в фарс. Ибо это предложение со стороны Елизаветы представляет собой не то невероятное оскорбление, не то невероятный блеф. Уже само по себе предположение, что королева Шотландии, вдова короля Франции, может связать себя узами брака с подданным ее сестры-королевы, представителем мелкой знати, без единой капли высокой крови, в рамках того времени фактически приравнивалось к оскорблению. Но жест этот кажется еще более дерзким с учетом выбранной особы; вся Европа знает, что Роберт Дадли уже не первый год, как стал партнером Елизаветы по эротическим играм, и, значит, королева Англии, словно поношенную юбку, хочет отдать королеве Шотландии именно того мужчину, которого сама считает недостаточно хорошим для заключения брака. Впрочем, несколько лет назад нерешительная Елизавета долгое время играла с мыслью о том, чтобы все же выйти за него замуж. (Она всегда только подумывает об этом.) И лишь когда жена Дадли Эйми Робсарт была найдена убитой при весьма странных обстоятельствах, она поспешно отступила, чтобы избежать каких бы то ни было подозрений в соучастии. И предлагать теперь этого мужчину, дважды скомпрометированного перед всем миром – один раз из-за этого темного дела, а второй – из-за его эротической связи, в мужья Марии Стюарт, – это, пожалуй, самый ошеломляющий из всех бесцеремонных и ошарашивающих жестов.
