Однако в этом сражении двух сестер противоположность кажется еще глубже. Елизавета и Мария Стюарт совершенно противоположны не только как королевы, но и как женщины, как если бы природе захотелось воплотить великое противоречие всемирной истории в двух великих личностях, отточив его до мелочей.
Мария Стюарт – истинная женщина, женщина до мозга костей, и самые важные решения в ее жизни принимались именно из этого, подспудного источника ее женственности. Нельзя сказать, чтобы она всегда была натурой страстной, обуреваемой одними лишь желаниями, – напротив, первое, что бросается в глаза в характере Марии Стюарт, – это ее сдержанность в проявлении себя как женщины. Прошло много лет, прежде чем в ней пробудилась чувственность. Долгое время (и портреты подтверждают это) видна лишь приветливая, мягкая, доброжелательная, непринужденная женщина, легкая томность в глазах, почти детская улыбка на устах, нерешительный, неактивный характер, девочка-женщина. Она поразительно чувственна (как любая истинно женская натура), настроение легко переходит из крайности в крайность, она может покраснеть, побледнеть по любому поводу и так же легко расплакаться. Но эти поспешные, поверхностные волны крови долгие годы не проникали в глубину; и именно потому, что она – совершенно нормальная, настоящая, истинная женщина, Мария Стюарт открывает для себя свою подлинную силу только в страсти – в целом лишь однажды за всю свою жизнь. Но тогда становится ясно, насколько невероятно велика сила этой женщины, сколь импульсивна и инстинктивна она, сколь безвольно прикована к собственному полу. Ибо в этот великий момент экстаза внезапно рассыпаются поверхностные, культурные силы этой прежде холодной и спокойной женщины, вскрываются плотины воспитания, этикета и достоинства, и, оказавшись перед выбором между честью и страстью, Мария Стюарт, как настоящая женщина, выбирает не королевство, а собственную женственность. Королевская мантия мгновенно слетела с плеч, она почувствовала себя обнаженной, разгоряченной, как чувствуют себя те многие, кто хочет принимать и дарить любовь; и не было другого, что дало бы ее образу такое же великодушие, как то, что ради одного-единственного, прожитого до дна мгновения существования она буквально с презрением отбросила прочь свое королевство, власть и достоинство.
Елизавета же никогда не была способна на самопожертвование подобного рода, причем по совершенно загадочной причине. Ибо она – как сформулировала Мария Стюарт в своем знаменитом, пропитанном ненавистью письме – физически «не такая, как все остальные женщины». Ей отказано не только в материнстве, но и в естественной форме полной женской самоотдачи. Она лишь делала вид, будто добровольно всю жизнь была «virgin Queen», королевой-девой, и, если некоторые современные свидетельства (например, пера Бена Джонсона) о физическом уродстве Елизаветы весьма сомнительны, ясно одно: телесная или душевная заторможенность исказила самые потаенные зоны ее женственности. Конечно, подобная неудача должна очень сильно влиять на характер женщины, и в этой тайне кроется зародыш всех остальных тайн ее характера. Вся пронзительность, неустойчивость, суетливость, непостоянство ее нервов, погружающие ее в мерцательный свет истерии, неравномерность, непредсказуемость ее решений, вечные метания из огня да в полымя, колебания между «да» и «нет», все комедийное, утонченное, коварное и, не в последнюю очередь, то кокетство, которое сыграет злую шутку с ее королевским достоинством, – все это происходит исключительно из ее неуверенности. Эта до глубины души израненная женщина начисто лишена умения чувствовать, думать и действовать однозначно и естественно, никто не может рассчитывать на нее, и меньше всех уверена в себе она сама. Но, даже несмотря на изувеченность в самых потаенных областях тела, несмотря на нервные метания, несмотря на опасную склонность к интригам, Елизавета никогда не была жестокой, бесчеловечной, холодной и суровой. Вряд ли можно было ошибиться сильнее, мыслить поверхностнее и банальнее, нежели представляя ее схематичный образ (который перенял в свою трагедию Шиллер), когда Елизавета будто бы играла с мягкой и беззащитной Марией Стюарт, как хитроумная кошка с мышкой. Любой, кто посмотрит глубже, почувствует в этой одинокой, замерзающей в одиночестве посреди своей власти женщине, лишь мучающейся в истерике со своими недолюбовниками, ибо никому не может она отдаться полностью и бесповоротно, потаенное, скрытое тепло, а за всеми причудами и вспышками – искреннее желание быть великодушной и доброй. Насилие всегда претило ее пугливой натуре, она предпочитала избегать его, спасаясь мелкими, раздражающими дипломатическими уловками, безответственной закулисной игрой; прежде чем объявить войну, она колебалась и трепетала, любой смертный приговор камнем ложился на ее совесть, и она прилагала все усилия к тому, чтобы сберечь мир в своей стране. Если она боролась с Марией Стюарт, то лишь потому, что ощущала (не без причины) угрозу с ее стороны, однако же предпочла бы уйти от открытой конфронтации, ибо по природе своей была лишь игроком и притворщицей, но отнюдь не бойцом. Обе они, Мария Стюарт – из чувства непринужденности, Елизавета – из пугливости, предпочли бы худой мир. Однако расположение звезд не допускало простого сосуществования. Презрев внутренние побуждения отдельных людей, историю человечества часто пишет другая, более сильная воля, играя с ним в убийственную игру.
Ибо за всеми внутренними различиями между этими личностями, словно призрачные тени, встают великие противоречия той эпохи. Не случайно Мария Стюарт была сторонницей древней, католической религии, а Елизавета – защитницей новой, реформаторской; и выбранная ими сторона лишь символизирует, что обе королевы воплощали в себе совершенно различные мировоззрения: Мария Стюарт – отмирающий, средневековый мир рыцарства, а Елизавета – начинающуюся эпоху нового времени. В их противостоянии вершится битва за наступление новой эры.
Мария Стюарт – и именно это делает ее образ таким романтическим – стоит за уже минувшее, устаревшее дело, как его последний храбрый паладин. Она всего лишь подчиняется воплощающейся воле истории, когда, обращенная назад, заключает политические союзы с теми силами, звезда которых уже клонится к закату, Испанией и папством, в то время как Елизавета прозорливо отправляет своих послов в самые дальние страны, Россию и Персию, а также, повинуясь предчувствию, обращает энергию своего народа в сторону океанов, словно бы догадываясь, что столпы будущей мировой империи будут возводиться на новых континентах. Мария Стюарт прочно держится за полученное, не в силах выйти за пределы династического восприятия королевства. Она считает, что страна привязана к правителю, но не правитель – к стране; фактически Мария Стюарт все эти годы была только королевой Шотландии, но никогда – королевой для Шотландии. Сотни писем, которые она написала, служат лишь для укрепления, расширения ее личных владений, и нет ни одного, посвященного благу народа, попыткам увеличить торговлю, судоходство или военную мощь. Подобно тому, как на протяжении всей жизни для поэзии и бесед она использовала французский язык, так и ее мышление, ее чувства никогда не стали шотландскими, национальными; не для Шотландии жила и умерла она, а лишь ради того, чтобы оставаться королевой Шотландии. В итоге Мария Стюарт не дала своей стране ничего созидательного, кроме легенды о своей жизни.
Это возвышение Марии Стюарт надо всем неизбежно превратилось в одиночество. По мужеству и решимости она многократно превосходила Елизавету. Но Елизавета боролась не только с ней. Оказавшись в положении неуверенном, она сумела вовремя укрепить свои позиции, окружив себя спокойными и рассудительными людьми; вокруг нее в этой войне собрался целый генеральный штаб, обучая ее тактике и практике, не позволяя ее темпераменту одержать верх в порывистости и суетливости. Елизавете удалось создать вокруг себя настолько совершенную организацию, что даже сейчас, несколько веков спустя, невозможно отделить ее личные достижения от коллективных, приписываемых елизаветинской эпохе, и к безмерной славе, связанной с ее именем, прибавляются анонимные достижения ее великолепных советников. Пока Мария Стюарт остается просто Марией Стюарт, Елизавета всегда представляет собой Елизавету плюс Сесил, Елизавету плюс Лестер, плюс Уолсингем, плюс энергия всего народа, и вряд ли можно точно определить, кто был тем гением шекспировского столетия, Англия или Елизавета, – настолько сильно слились они в великолепном единстве. Такое положение среди монархов той эпохи Елизавете обеспечило то, что она хотела быть не правительницей Англии, а просто управителем воли английского народа, служительницей национальной миссии; она уловила движение времени, переход от монархизма к конституционному строю. Она добровольно признала новые силы, образовавшиеся в процессе трансформации сословий, расширения мира в ходе новых открытий, она поощряла все новое, гильдии купцов, банкиров и даже пиратов, потому что они дают Англии, ее Англии, главенство на морях. Она неоднократно (Мария Стюарт не поступила так ни разу) приносит свои желания в жертву национальному благосостоянию. Ибо от внутренних бед всегда спасает обращение к творчеству; несчастье женщины обратилось в счастье для ее страны. Весь свой эгоизм, всю свою страсть к власти эта бездетная, безмужняя женщина обратила на национальный уровень; самым благородным из ее тщеславных порывов было желание стать великой для потомков благодаря величию Англии, и этой будущей великой Англией она и жила. Ей безразличны были все иные короны (в то время как Мария Стюарт с удовольствием променяла бы свою на любую другую), и пока та расцветала в настоящем, в тот самый час она, рачительная, дальновидная женщина посвятила всю свою силу будущему своего народа.
