И этому Джеймсу Стюарту предначертано воплощать в себе одну из самых решительных фигур в драме Марии Стюарт; судьба уготовила ему великую роль, и он сыграет ее мастерски. Будучи сыном того же отца, однако от его многолетних отношений с Маргарет Эрскин, дочерью одного из самых знатных родов Шотландии, он словно бы призван стать достойным наследником короны – благодаря текущей в его жилах королевской крови и дарованной от природы энергичности. Исключительно политическая слабость положения вынудила в свое время Иакова V отказаться от законного брака со своей возлюбленной, леди Эрскин, и ради укрепления власти и финансового положения жениться на французской принцессе, матери Марии Стюарт. Поэтому на честолюбивом королевском сыне стоит клеймо незаконнорожденного, навеки перекрывшее ему путь к трону. Даже несмотря на то, что по просьбе Иакова V Папа официально признал наличие в нем королевской крови, как и в пяти других плодах его любви. Несмотря ни на что, Меррей остается бастардом, что исключает право притязания на отцовскую корону.
Множество раз история и ее величайший имитатор Шекспир описывали душевную трагедию бастарда, этого сына и вместе с тем несына, которого государственные, духовные и земные законы безжалостно лишали права, дарованного природой и внешним сходством. Осужденные предрассудком – самым суровым и непоколебимым из всех приговоров, – эти внебрачные дети, зачатые не на королевском ложе, как правило, остаются без внимания со стороны обычно более слабых, зачатых не из любви, а из политического расчета наследников, и вечно пребывают в опале и обречены на то, чтобы попрошайничать, тогда как рождены командовать и владеть. Однако если человеку недвусмысленно поставить клеймо неполноценности, то это постоянное чувство неполноценности либо решительно ослабит, либо решительно укрепит его; подобное давление способно сломить характер или же чудесным образом закалить его. Трусливые и слабые характеры подобное унижение способно сделать еще более мелкими, нежели они были; попрошайки и подхалимы, они принимают подарки и должности от признанных, законных детей. Однако у сильных натур пренебрежение еще сильнее распаляет мрачные, подспудно дремавшие силы, и, если недоступна им прямая дорога к власти, они научатся получать власть самостоятельно. Так уж вышло, что Меррей – натура сильная. Яростная решимость его предков по королевской линии Стюартов, их гордость и желание править подогревают и распаляют его кровь; как человек, как личность, он на голову превосходит по уму и решимости мелочных и жадных лордов и баронов. У него далеко идущие планы, цели политически продуманы; будучи настолько же умным, как и его сестра, этот тридцатилетний мужчина своей рассудительностью и мужественным опытом бесконечно превосходит ее. Глядя на нее сверху вниз, как на игривого ребенка, он позволяет ей играть, пока эти игры не мешают его затеям. Будучи человеком зрелым, он, в отличие от своей сестры, не поддается сильным и нервным романтическим импульсам, в нем, как правителе, нет ничего героического, зато ему ведома тайна ожидания и терпения, гораздо надежнее обещающая успех, нежели поспешные страсть и рвение.
Первым признаком истинного политического дарования во все времена считалось умение человека отказываться от недостижимых целей. И для этого незаконнорожденного сына недостижимой была королевская корона. Меррей, и он это прекрасно знает, никогда не сможет назвать себя Иаковом VI. Поэтому рассудительный политик с самого начала отказался от желания стать однажды монархом в Шотландии, чтобы при этом наверняка остаться ее правителем – регентом, поскольку королем не быть ему никогда. Он отказался от регалий власти, от внешней видимости, но лишь для того, чтобы еще крепче держать в руках истинную силу. Еще в молодости он ухватился за наиболее осязаемую форму власти: богатство. Многое унаследовал от отца, немало получил в дар от других, пользовался достоянием распущенных монастырей, пользовался войной, и от всякого улова его невод был полнее всего. Он без зазрения совести принимает субсидии от Елизаветы, а когда королевой стала его сестра Мария Стюарт, ей пришлось признать его как самого богатого и могущественного человека в стране, достаточно сильного, чтобы никто уже не мог его отстранить. Королева стала искать его дружбы скорее из нужды, чем из искренней симпатии; чтобы укрепить собственную власть, она отдала в руки своего единокровного брата все, чего он желал, подпитывала его неутолимую жажду богатства и власти. И теперь руки Меррея – к счастью для Марии Стюарт – действительно надежны, они умеют удерживать и умеют уступать. Будучи прирожденным государственным деятелем, Меррей проявил умение найти золотую середину: он протестант, но при этом не иконоборец, патриот Шотландии и при этом пользуется благосклонностью Елизаветы, крепко дружен с лордами и при этом умеет в нужный момент показать им кулак – в целом перед нами холодный, бездушный и расчетливый человек, которого не ослепляет блеск власти и удовлетворяет исключительно она сама. Столь необыкновенный человек – невероятно удачное приобретение для Марии Стюарт до тех пор, пока он на ее стороне. И вместе с тем – невероятная опасность, как только пойдет против нее. Даже насквозь эгоистичный Меррей, будучи связан с ней кровным родством, понимает, что в его интересах держать при власти именно ее, поскольку, окажись на ее месте любой из клана Гамильтонов или Гордонов, – и он ни за что не даст ему столько неограниченной власти и свободы в правлении; поэтому он с удовольствием отдает ей представительские функции, без зависти наблюдает за тем, как в торжественные моменты ей подносят скипетр и корону, – прекрасно понимая, что истинная власть сосредоточена в его руках. Но в тот миг, когда она попытается править самостоятельно или ослабить его авторитет, схлестнутся гордость одного Стюарта с гордостью другого. Ведь нет вражды страшнее, чем если подобное, сталкиваясь, борется с подобным, с равными мотивами и равной силой.
Да и Мейтленд из Летингтона, второй человек при дворе, государственный секретарь Марии Стюарт, тоже протестант. Но поначалу он становится на ее сторону. Мейтленд, будучи человеком тонким, гибким и образованным – «flower of wits»[25], как называла его Елизавета, – в отличие от Меррея любит власть без чувства собственничества и гордости. Его, как дипломата, радует лишь запутанная и запутывающая игра политиканства и интриг, искусство комбинаций; для него дело не в принципах, не в религии и отчизне, не в королеве и королевстве, а исключительно в виртуозном искусстве участвовать во всем и по собственному желанию связывать или развязывать узелки нитей. Он испытывает странную личную привязанность по отношению к Марии Стюарт – одна из четырех Марий, Мария Флеминг, станет его супругой, – но при этом не верен и не неверен ей по-настоящему. Он будет служить ей до тех пор, пока ей будет сопутствовать успех, и оставит ее в час опасности; именно по нему, яркому флюгеру, она будет видеть, попутный или противный дует ветер. Ведь он, как истинный политик, будет служить не ей, королеве, подруге, а исключительно ее удаче.
Итак, ни по правую руку, ни по левую, ни в городе, ни в собственном доме – дурной знак! – Марии Стюарт не удалось найти по прибытии надежного друга. Однако, как бы там ни было, с Мерреем и Мейтлендом можно править и договариваться – зато с самого первого мгновения ей непримиримо, неумолимо, с суровой и убийственной серьезностью противостоит самый могущественный человек из простонародья: Джон Нокс, народный проповедник Эдинбурга, организатор и глава шотландской протестантской церкви, мастер религиозной демагогии. И с ним завязывается борьба за бытие и небытие, не на жизнь, а на смерть.
Ибо кальвинизм Джона Нокса – это не просто реформаторское обновление церкви, а закоснелый церковно-государственный строй и, таким образом, в некотором роде превосходная степень протестантизма. Он ведет себя властно, словно повелитель, фанатично требуя рабского подчинения своим теократическим заповедям даже от короля. С англиканской, лютеранской, с какой-то другой, более мягкой формой Реформации Мария Стюарт, будучи по природе своей человеком мягким и уступчивым, наверняка смогла бы поладить. Но диктатура кальвинизма с самого начала исключает любую возможность для достижения взаимопонимания с истинным властителем, и даже Елизавета, использующая Нокса в политических целях, создавая тем самым трудности для своей соперницы, из-за его невыносимой самонадеянности испытывает к нему личную неприязнь. Как же сильно должно раздражать это мрачное рвение гуманную Марию Стюарт, принявшую идеи гуманизма! Для ее жизнерадостного и сластолюбивого характера, музыкального дарования нет ничего более непостижимого, нежели суровая строгость, враждебность к проявлениям жизнелюбия и иконоборческая ненависть к искусству, ненависть к радости со стороны этого женевского учения; нет ничего невыносимее, чем высокомерное упрямство, запрещающее смех и считающее красоту преступлением, жаждущее разрушить все, что ей дорого, – веселые формы этикета, музыки, поэзии и танцев, и принимающее здесь, в этом и без того мрачном мире, еще более мрачные формы.
