А.К.:Да, как говорил один мой приятель, увы, уже отправившийся в неведомый путь естественным для любого, даже не очень сильно пьющего человека путем, «бутылку взял — и советской власти нет».
Е.П.:Есть еще проще фраза: «С утра выпил — и весь день свободен»…
А.К.:Свобо-оден… А пожалуй, что и так: самым легким и коротким путем к свободе было для советского человека пьянство. И вообще… Дурман — самый соблазнительный путь к свободе для художника в любом обществе.
Е.П.:Вот тебе и ответ. Потому что мы же здесь не лекцию о вреде пьянства проводим, а честно говорим, как чувствуем. Вот и ответ — почему пьют, почему Вася пил. Я утверждаю, что Аксенов с помощью алкоголя боролся со страхом перед жизнью, перед системой и, в конце концов, перед литературой… Потому что вообще-то страшно писать, разве нет? Это раз. И второе: он с помощью алкоголя познавал страну, поскольку все его тогдашние персонажи были его как бы алкогольные братья.
А.К.:Пожалуй… Да, непьющий человек вообще много ли мог понять в тогдашней России? Он бы ее даже не увидел. Он не попал бы в большинство мест, куда попадают герои Аксенова, он бы не общался с такими людьми. Непьющий человек просто ничего про Россию тогдашнюю не знал бы… Впрочем, и про сегодняшнюю он узнает немного.
Е.П.:Извини, я опять про себя вспомню. У меня пьеса была «Плешивый мальчик», где одна пьянь да рвань действует. И помню реакцию на это уважаемого мною Арбузова. Он меня взял в свою студию молодых драматургов, но тут же меня решил разоблачить, мою драматургию. Он так примерно выступил на обсуждении моей пьесы: «Да, это талантливо, но таких людей, которые тут изображены, их быть не должно, я их не знаю и знать не хочу. Когда я захожу в магазин и вижу, что они там стоят и деньги считают, я просто… я их не замечаю, прохожу и все…»
А.К.:Ну правильно, Арбузов был барин…
Е.П.:Кто-то и спросил — а вы, мол, в магазин зачем ходите, яичного ликеру купить? Он, к чести его, признался — нет, ребята, яичный ликер я привожу из Лондона…
А.К.:Вот поэтому — не будем говорить именно про Арбузова — поэтому у такого рода советских аристократов литературных жизнь в сочинениях так же была похожа на настоящую жизнь, как их собственная жизнь — на жизнь всей страны… А Василий Палыч, будучи тогда нормально пьющим человеком, жизнь видел и писал такую, которая вокруг была. Но Аксенов — это же не просто какой-то человек, который сначала пил, потом завязал. Аксенов — это писатель Аксенов. И вот мы говорили о водоразделах в творческой биографии Аксенова ранний Аксенов, начиная от коллег до «Бочкотары», средний Аксенов, начиная с «Ожога», «Острова» и так далее, и поздний Аксенов, условно говоря — со «Сладостного стиля»… Да?
Е.П.:И что дальше?
А.К.:А вот: не водоразделы, извини за убогий каламбур, а водкоразделы. Сначала литература пьющего Аксенова — не просто реалистически, а честно, реальновидящего окружающую жизнь во всем ее безобразии и фантасмагории… Начиная с «Ожога» — литература непьющего Аксенова, для которого жизнь без алкоголя стала представляться фантастической, как бы расплываться. То есть трезвый Аксенов стал видеть жизнь более нетрезво, чем пьющий Аксенов, что часто бывает… А третий этап — это Аксенов, наконец полностью ставший бывшим алкоголиком. Вот говорят, что бывших алкоголиков не бывает, но Аксенов последних лет и последних романов — он уникальный случай, как во всем, он действительно бывший. И в этом состоянии он окончательно расплевался с реальностью в своей литературе, он стал свободен от нее, и у него литература стала совершенно свободна. Его комсомольские «Коллеги» перекочевали в фантасмагорические «Редкие земли», в «Кесарево свечение» — он стал свободно путешествовать между трезвыми и пьяными мирами. Как в жизни стал свободно позволять себе бокал красного сухого…
Е.П.:Я полагаю, что важнейшим жизненным обстоятельством в его преодолении последней внутренней несвободы был отъезд его за границу. Еще в «Острове» полным-полно алкогольных сцен и вообще, несмотря на совершенную фантастичность всей истории, роман вполне реалистический. И в «Бумажном пейзаже»… В этих книгах еще есть плоть реализма какого-то, пускай фантастического, как в «Острове Крым». А дальше все пошло уже совершенно без всякой привязки к реальной жизни. Потому что мир для свободного от алкоголя Аксенова стал более закрытым, более таинственным…
А.К.:Он стал ему представляться фантазией. И значит, и алкоголь, и отказ от алкоголя применительно к судьбе Аксенова сыграли роль чисто литературную. Не столько это было частью житейской биографии, сколько литературной. Хотя сам он, как мы уже говорили, литературную игру на эту тему недолюбливал… И тут он стал отдаляться от русской алкогольно-литературной традиции, в которой тяжелое пьянство — это рок, и приближаться к западной. Алкоголь в западной литературной традиции — всегда немного игра. Вот, например, Хемингуэй: у него это было средство движения сюжета, раскрытия характеров, и так далее, и так далее. Как и у несправедливо теперь полузабытого Ремарка…
Е.П.:Ну, у него такое немного подростковое отношение к пьянству, у Ремарка. Я восторгался в пятнадцать лет фразой: «Жидким золотом тек коньяк…»
А.К.:Но у Аксенова алкоголь, точнее, отказ от него стал более глубоким литературным явлением. Он перестал быть темой сочинений, перестал быть средством письма и стал освобождением от реальности.
Е.П.:И этим-то, думаю, и объясняется, почему нелюбима была Аксеновым книга Венедикта Ерофеева. Потому что алкоголь — это был такой золотой ключик, которым молодой Аксенов открывал дверцу известную, а за ней — мир как он есть. Потом отказ от алкоголя стал способом уже не мир открыть, а, наоборот, полностью от мира освободиться… А у Венедикта Васильевича алкоголь остался предметом изображения, а не средством освобождения… Кстати, если бы я был литературовед, я бы сопоставил концовку «Москвы — Петушки» и соответствующие главы «Ожога». И там и там видения появляются, но очень разные…
А.К.:Дело в том, что Аксенов — писатель с первой до последней строчки романтический. Романтический, мы об этом в прошлый раз говорили. Романтик — он им был, им и оставался. И этим определяется почти все в его собственной литературе, и этим определяются его отношения с другими писателями, другими литературами, и этим определяется, например, мое отношение к его литературе. А, соответственно, неромантический… при всей его комической, клоунской романтизации алкоголизма — неромантический писатель Венедикт Ерофеев Аксенову был чужд.
Е.П.:А я вдруг вспомнил опять Шукшина…
А.К.:А Шукшин — неромантический писатель, это мы тоже выяснили.
Е.П.:Но, несмотря на их разницу с Аксеновым, ведь между ними много общего, даже и в сюжетах… и в энергии, в духе…
А.К.:Что, на мой взгляд, отличает романтического писателя от неромантического? Романтический писатель полон юмора. Всегда. Неромантический писатель может быть полон сарказма, иронии, но не юмора. А отсюда и отношения с нашим… э-э… химическим реактивом, который вскрывает все, — с алкоголем. Вот вспомнил, надеюсь, он простит меня, Андрея Георгиевича Битова. Ненамного моложе Аксенова, ненамного позже начал, вообще вроде бы рядом. И нельзя сказать, что чужд рассматриваемому нами предмету. Но смотри, какая разница: рассказ о недоразумении, о том, как человек попадает в неловкую ситуацию, о слабом и жалком человеке, классическая коллизия. Однако у Битова это великолепная и сумрачная, рвущая душу «Пенелопа», а у Аксенова — великолепный и радостный, сверкающий рассказ «Жаль, что вас не было с нами». Неромантический и романтический писатели…
Е.П.:И уж никак нельзя по-простому решить, что «лучше», что «хуже». Но если уж вообще что-то с чем-то сравнивать, то романтический взгляд на действительность — более народный. Тут к месту поставить и неожиданный вопрос: почему именно алкоголь, а не наркотики? Ведь американцы вроде Трумэна Капоте уже вовсю в шестидесятые ушли в наркотики… И у меня есть ответ: опять в романтизме дело. Выпивка с ним сочетается, а наркота — нет.
