СОЛОВЕЙ АСФАЛЬТА

К выходу пластинки с авторским чтением рассказа

«Жаль, что вас не было с нами», 1978

Люблю прозу Василия Аксенова. Впрочем, проза ли это?

Он упоенно вставляет в свои вещи куски поэтического текста, порой рифмует, речь его драматургически многоголоса. Это хоровой монолог стихийного существа, называемого сегодняшним городом, речь прохожих, конкретная музыка троллейбусной давки, перегретых карбюраторов июльской Москвы. Впрочем, город ли это?

Грани города стерлись: в нем вчерашние чащи, теперешние лесопарки — все это взаимопроникаемо, это прозопоэзия. Поэтому ее можно читать вслух — как читали бы Уитмен или Хлебников свои тексты.

Уже 20 лет страна наша вслушивается в исповедальный монолог Аксенова, вслушивается жадно — дети стали отцами, села стали городами, проселочные дороги стали шоссейными, небеса стали бытом, «мода» стала классикой, — но голос остался той же чистоты, он не изменил нам, художник, магнитофонная лента нашего бытия, — мы не изменили ему.

Аксенов понятен не только русскоязычной аудитории, его читают, понимая как своего, и в Лондоне, и в Париже.

Сегодняшняя российская проза, как говорится, на подъеме. Голоса Трифонова, Битова, Окуджавы, Распутина звучат сильно и необходимо.

Дар Аксенова среди них уникален. Повторяю, это магнитофонная лента, запись почти без цезур сегодняшнего времени — города, человека, души.

Когда-то я написал ему стихи:

Сокололетний Василий!

Сирин джинсовый, художник в полете и силе,

Ржавой джинсовкой твой рот подковали усищи, Василий,

Юность сбисируй, Василий,

где начищали штиблеты нам властелины Ассирий.

Стали активами наши пассивы, Василий.

Имя, как птица, с ветки садится на ветку

И с человека на человека.

Великолепно звучит, не плаксиво,

велосипедное имя — Василий.

Первая встреча:

Облчудище дуло — нас не скосило.

Оба стояли пред оцепеневшей стихией.

Встреча вторая: над черной отцовской могилой

Я ощутил твою руку, Василий.

Бог упаси нам встретиться в третий, Василий…

Мы ли виновные в сроках, в коих дружили,

что городские — венозные — реки нас отразили?

О венценосное имя — Василий.

Тело мое, пробегая по ЦДЛу,

Так просвистит твоему мимолетному телу:

«Ваш палец, Вас. Палыч! Сидите красиво».

О, соловьиное имя — Василий.

Глава двадцать первая

Василий Павлович и его друзья

ЕВГЕНИЙ ПОПОВ:Кто лучший друг Аксенова?

АЛЕКСАНДР КАБАКОВ:Вопрос довольно суровый, потому что сейчас лучших друзей Аксенова развелось до хрена и больше. Но думаю, что правильный ответ имеется. Это — Анатолий Тихонович Гладилин, писатель, с которым они вместе начинали, причем Толя прославился первым, несмотря на то что был моложе Василия ровно на три года. Два красавца, два плейбоя, две знаменитости. Друзья. Хотя и стали очень разными людьми к старости. Толя ведет образ жизни, подобающий пожилому человеку, а Вася… Васи уже нет. Они когда разговаривали, то друг друга понимали даже не с полуслова, а с жеста. А ведь, как известно, писатель писателю волк! И они были в молодости прямыми конкурентами! Работали, как теперь принято говорить, на одной поляне. Молодежная исповедальная проза — это Аксенов и Гладилин. Юрий Казаков, допустим, работал в совсем другом каком-то жанре. И Анатолий Кузнецов — совершенно другая поляна. Ничего похожего на «Бабий Яр» не могло прийти в голову ни Гладилину, ни Аксенову. Гладилин и Аксенов толкались на одном пятачке, и при этом никакой вражды — абсолютная глубокая дружба. Это, конечно же, во многом зависело от Толи, надо ему отдать должное. Он ведь очень хороший, добрый человек. Он — в свои юные годы всесоюзная знаменитость — встретил робкого новичка Васю даже не то что не в штыки, а по-братски. Хотя, если уж говорить откровенно, мог бы сделать его своим вторым номером. Я, дескать, гений, автор «Хроники времен Виктора Подгурского», но вот появился еще один парень, который работает в моемнаправлении, Васек его зовут, из Казани он родом. Но ему это и в голову не пришло. Наоборот, он был инициатором того, чтобы Вася стал первым. И оставался первым до смерти. Эта дружба прошла через всю их жизнь и продолжается даже после Васиной смерти. Я имею в виду то, как Гладилин остро воспринимает все, связанное с аксеновским литературным наследием.

Е.П.:Да, например, эту таинственную историю с романом «Таинственная страсть», публикацией которого он был столь раздражен, что напечатал об этом статью в журнале «Казань». Да… Ну а другие? Вот человек, которого ты знал прекрасно. Володя… забыл его фамилию… по прозвищу Стальная Птица. Смешной мужик, который, кстати, научил Васю машину водить. Пил изрядно. Я помню, когда была свадьба у Васи и Майи и на второй день заночевавшая в Переделкине публика опохмелялась, Стальная Птица настолько всем надоел своей пьяной болтовней, что Алена хотела его прогнать, а он на полном серьезе говорит: «Не вздумайте меня выгонять, если Вася узнает, что вы меня, его лучшего друга, выгнали, он повесится!» Еще мне Василий рассказывал, что когда они с Гладилиным поехали в Дубулты и вели там… ну, можно сказать, рассеянный образ жизни, Стальная Птица оказался тут как тут и плотно сел им на хвост, сам, разумеется, не имея по своему обыкновению ни копейки денег. Славный был человек, царство ему небесное! В новые времена незадолго до смерти вдруг разбогател, мне Вася рассказывал. А тогда — Аксенов с Гладилиным идут в ресторан, он бежит следом и кричит: «Я знаю, куда вы пошли! Вы в ресторан идете! Возьмите меня с собой». Одним словом, Стальная Птица! Как в одноименной аксеновской повести про суперхалявщика.

А.К.:Ты прекрасно знаешь, что у Васи знакомых было на порядок больше, чем друзей… Его «вся Москва» знала, и он ее знал.

Е.П.:Хорошо. Давай, пройдемся по именам. Анатолий Найман — друг?

А.К.:Несомненно друг.

Е.П.:Андрей Андреевич Вознесенский?

А.К.:Друг, многолетний друг.

Е.П.:А, может, мы неинтересно тему разговора определяем — «Аксенов и друзья»? Может, лучше «Аксенов и близкие»? Или — «Аксенов и люди ему близкие (неблизкие)»…

А.К.:Вот обидная для нас обоих вещь: разговоры наши подходят к концу, и любому, кто с ними ознакомится, станет ясно, что мы с тобой без Васи не совсем самостоятельны. Нам его не хватает, вот как не хватает отца, руководителя, пусть он нами и не руководил никогда. Он меня никогда ничему не учил, хотя я и считаю, и объявляю себя учеником Аксенова. Единственный литературный наказ, который он мне дал — я вспоминал уже, — весьма странный: никогда не писать по свежим впечатлениям. Так я только и делал постоянно, что этот наказ нарушал…

Е.П.:Он и меня никогда не учил. В смысле… это… передачи мастерства…

А.К.:И тем не менее мы входили в некий «аксеновский ближний круг». Нечего важничать — мол, мы сами по себе. Ну, как Найман, Бродский, Рейн, Бобышев всю жизнь числились «ахматовскими сиротами». Ты вот такого писателя — Володю Мощенко — знаешь?

Е.П.:Слышал.

А.К.:На мой взгляд, он тоже входит в воображаемый «аксеновский круг». Он был близок Васе, хотя держался всегда поодаль. Я не знаю, где они с Васей познакомились, по джазовым, я думаю, делам. Он был офицером. Потом из армии как-то ушел. Он писатель, его долго не печатали. Он и стихи пишет, и прозу. У него сейчас книжка вышла. Называется «Блюз для Агнешки».

Е.П.:Вот про эту книгу я и слышал.

А.К.:Мы должны помнить, что Василий Павлович прожил огромную жизнь, и у него менялись друзья.

Е.П.:Так все-таки друзья или знакомые?

А.К.:Друзья, друзья! Были и такие, как в том анекдоте, когда немцы ведут партизана вешать, а рядом стоит полицай, который его сдал, и ест щи из котелка. Партизан, проходя, плюнул ему в котелок, и полицай удивился: «Петро, ты что, обиделся?»