С легкой руки жены одного из журналистов, которая приревновала мужа к этим посиделкам, компания аксеновских почитателей была названа подаксеновиками. Мы не обиделись — наоборот, прозвище даже польстило, но никто не предполагал, как это слово отзовется…
Вернувшись в Москву, знаменитость напечатала в одном из столичных журналов свой новый рассказ, который назывался «На полпути к Луне». Совсем безобидный рассказ, такой лирический, такой трогательный, но сахалинские власти усмотрели в нем крамолу: издевательство над простым человеком, шахтером Кирпиченко. Разразился скандал, вот тогда-то и припомнилось словечко «подаксеновики». Всех, кто общался с автором рассказа, осужденного партийной элитой, под разными предлогами выдворили с острова.
Глава одиннадцатая Аксенов International
ЕВГЕНИЙ ПОПОВ:То есть речь о международной известности Аксенова… Для начала могу тебе рассказать байку про то, как я встретил в стране Румынии великого, значит, писателя Алена Роб-Грийе, просто легендарного. Ему было уже за восемьдесят лет, он потреблял красное вино и был хитёр. Сообщил сначала, что по-английски не говорит, потом выяснилось, что говорит. Когда я его спросил, хрена ли ему делать в Румынии, великому человеку, он мне ответил: «Ты вроде парень на вид умный, а не понимаешь, что ли, ничего? Мне сказали, что я здесь получу премию в десять тысяч долларов, вот и все». Я говорю: «Все понял…»
АЛЕКСАНДР КАБАКОВ:Деньги вообще-то небольшие… Но деньги.
Е.П.:Вот именно — но деньги. А я не думаю, что Ален Роб-Грийе вообще купался в деньгах. Небольшие деньги, но почему не приехать в Румынию, да еще и денег получить?.. И вот зашла у нас с ним, который за деньгами в Румынию приехал, речь вдруг о Василии Павловиче Аксенове. На фамилию «Аксенов» он мгновенно среагировал: «А-а! Аксенов, Василий!» И вдруг лицо его озарилось такой улыбкой, мужской, я бы сказал, и он говорит: «Шестьдесят второй год, Петербург… это самое… Ленинград… Да-а…» То есть я чувствую, там были выпивка, похождения… То есть они были с Роб-Грийе как бы приятелями. А это не кто-нибудь, а Роб-Грийе. Вот и мировая известность, причем, как бы это сказать, не то что чисто писательская, а человеческая известность… И почему я про Румынию вспомнил — потому что вообще контакт с миром и контакт мира с нами шел через страны так называемой народной демократии, там раньше всего и появились переводы Аксенова. Я когда жил в квартире Евгении Семеновны Гинзбург — там был полный бардак, на полу, в углах валялись рукописи, книжки подаренные… И там лежало много экземпляров аксеновских книг на языках этих самых стран народной демократии, включая, по-моему, монгольский… В общем, чтобы закончить мою довольно путаную речь, я тебе скажу так: с Роб-Грийе он выпивал, но внедренным в западную культуру в шестидесятые и даже семидесятые годы еще не был, дальше этих стран народной демократии не распространялся.
А.К.:По ходу всего долгого нашего разговора происходит вот что: мы пытаемся определить… вернее, присвоить ранг литературе Аксенова… Вот есть некоторое литературное и социальное явление — Василий Аксенов. Что же оно собой представляет для истории русской литературы, мировой литературы? Что же оно собой представляет? Почему его еще в шестидесятые едва ли не больше всех советских писателей знали в Европе и Америке и почему сейчас, после смерти, он один из самых продаваемых авторов в России? Так вот что это означает, на мой взгляд, с точки зрения ранга его литературы: Аксенов всю свою жизнь прожил и остается обгоняющим время. Был и остался первым. Ведь это ж надо — найти тон и тему для разговора с нынешними читателями, с ребятами, которые ему во внуки годятся!.. Почему они покупают «Кесарево свечение», «Редкие земли», новый этот роман… вообще о конкретных людях, шестидесятниках, которые умерли все, «Таинственная страсть», — стоит в рейтинге впереди не всех, но многих. Что такое? Кому какое дело есть теперь до Хрущева?! Это все умерло, ничего этого нет, но книжку покупают. Причем, заметь, самую… самое сомнительное его издание… Да, он нас всех обходил и обходит, он и в мир прорвался раньше многих… К его последним романам, начиная со «Сладостного стиля», огромное количество литературных претензий. Литературная тусовка их не приемлет, их топчут, и более того, я тебе скажу, — я их сам не совсем принимаю. А молодые читают. Он попалв очередной раз… Вот мы все не попадаем, а он попал. Это, знаешь… Это даже не талант, это нечто отдельное… И вот, чтобы закрыть тему, на которую мы еще, в сущности, и не начали говорить, я так скажу: наплевать мне на его международную известность. Международная известность русского писателя не имеет никакого или почти никакого отношения к его реальной… к его реальному значению на родине.
Е.П.:Я тут с тобой буду спорить. Я считаю, что имеет, самое непосредственное отношение. Но главное — мы сейчас ведь не это обсуждаем: имеет или не имеет. Ты считаешь так, я считаю по-другому…
А.К.:Тогда вопрос по теме вот в чем: почему Аксенов долгие годы, очень долгие годы представлял русскую прозу за границей?
Е.П.:Ну что значит «представлял русскую прозу»?
А.К.:Это значит, что он был одним из самых сильных русских прозаиков, не классиков XIX века и не советских классиков вроде Шолохова, а современных прозаиков, которых принимали за границей и которых переводили. Он, скажем так, представлял текущую русскую прозу…
Е.П.:Ну, не один Аксенов. Он — один из.
А.К.:Ладно, пусть так. Но в каждом из них, из тех, кто тогда вырвался за пределы… В каждом был свой секрет, секрет, который и вызывал к ним интерес за границей. Вот аксеновский секрет, думаю, в том, что он относился к объекту изображения, вообще к тому, что писал, абсолютно искренне. Это один из самых искренних, на мой взгляд, русских писателей.
Е.П.:А кого… словом, кого волнует эта искренность там? Мы же говорим о международной известности.
А.К.:О, нет, нет, нет, не согласен! Как раз искренность все чувствуют, или отсутствие искренности, именно она проступает через все переводы, ее чувствуют, несмотря на незнание реалий.
Е.П.:Хорошо. Значит, искренность… Это мне кажется не очень точным, насчет искренности. Как раз в международном интересе к Аксенову могло что-то другое быть, более социальное, понимаешь? Ты слишком хорошо думаешь о загранице. А я думаю, что начхать им было на искренность, тем более что поначалу, не разобравшись, его признали западные «леваки» как своего, бунтаря. Но не бунтаря против социализма, столь ими любимого, это они в расчет не брали, а бунтаря вообще. У них был такой идеологический дальтонизм, не полный, но цвета они плоховато различали. Только светлей и темней. Им казалось, что Аксенов протестует против «неправильного социализма». А они знают, какой должен быть правильный, поэтому Аксенов для них свой. Поэтому они его и поддерживали. Все его издатели, знакомые тамошние в первые годы его известности были западные левые. Они и всю эту компанию поэтому же поддерживали — Евтушенко, Вознесенского… Потому что полагали, будто перед ними новые русские советские бунтари.
А.К.:Тут я с тобой совершенно согласен, но просто мне казалось не очень интересным про это говорить, потому что совершенно понятно — для западной интеллигенции все они были прежде всего борцами против такого окостенелого истеблишмента, причем какой истеблишмент — правый, левый — не имело значения. Главное, что они были революционеры. Но это не очень справедливо, на мой взгляд, и даже совсем несправедливо, это такая вульгарная социализированность, вообще западной интеллигенции свойственная. В одну компанию попадали разные люди, очень разные авторы. Аксенов — и Евтушенко, Кузнецов — и Гладилин, Вознесенский — и Ахмадулина. Их объединяли, потому что как сейчас не очень разбираются, так и тогда не очень разбирались в тонкостях нашей внутренней, главной, если так можно выразиться, нашей жизни, и не очень ею интересовались. Ну, этот вот, Евтушенко, — он вроде бы Сталина ругает — годится. Аксенов? А, написал про такую неприкаянную молодежь в «Звездном билете» — тоже туда же. Не понимали и сейчас не понимают разницы ни литературной, ни социальной даже, ни чисто человеческой. А искренность Аксенова им была, пожалуй, действительно ни к чему, но ее замечали просто читатели. Ну еще издатели, но никак не университетская публика, которая делает там репутации…
