Е.П.:Я бы сказал — даже не то что не желали и не желают понимать, а просто не задумывались. И получалось, что… ну, допустим, Ален Гинзберг протестует, и Аксенов протестует, понимаешь? И любой истеблишмент для них отвратителен, и не было для них особой разницы между, например, Брежневым и Никсоном.

А.К.:Вообще в шестидесятые происходили странные вещи. Университеты тогда все время бунтовали, студенты лезли на стенку. В Кентском университете кидают камнем в полицейского, полицейский открывает огонь, убивает парня. В это же самое время происходит бунт в Карловом университете в Праге, студент Ян Палах сжигает себя… Ну и так далее. Молодая, образованная, традиционно бунтарская толпа везде выступает против власти. Но никто не понимает, что если бы Яна Палаха свести в тихом месте с этим малым, которого убили в Кентском университете в Америке, они бы между собой подрались насмерть. Они ведь придерживались прямо противоположных взглядов на всё, понимаешь? Это было странное явление, когда в социалистическом лагере правые вели себя как левые в капиталистическом.

Е.П.:Хорошо. Давай к Аксенову все-таки вернемся. Вот скажи, ты согласен с тем, что его сначала обожали левые? А почему? Потому, я считаю, что все слависты были левые, все поголовно.

А.К.:А им было все равно. Раз его гнобит власть, они его любят.

Е.П.:Мне рассказывали многие из них, что они русский язык начинали изучать, потому что восхищались СССР и вообще социализмом.

А.К.:И они не понимали: как же так, ну, приличный человек, писатель, но не левый… И сейчас, даже после крушения коммунизма, они там не сильно поумнели…

Е.П.:И вот левые, то есть слависты разнесли его славу на Западе. А когда же его стали правые любить?

А.К.:Никогда. Его правые вообще не полюбили. Знаешь почему? Потому что правые — тупые. Вот в чем ужас. Правые — тупые. Они любили генералов, а не писателей. Тут я с Васей схожусь: среди левых быть не хочется, а среди правых — просто невозможно.

Е.П.:Возвращаемся к Аксенову. Итак, что же получается? Понимали его и любили по-настоящему — в СССР, в России. Любили, но меньше понимали — в странах народной демократии, то есть на ближнем, так скажем, Западе. И с самой большой симпатией к нему относились на Западе настоящем. Вот так, я полагаю, было, пока не рухнул Советский Союз…

А.К.:Не могу вполне согласиться, извини. Я считаю, что знали его и понимали до конца и у нас не все, но немногие упертые, вроде нас с тобой, поклонники. В странах народной демократии… то есть в Восточной Европе, там… такая промежуточная жизнь, промежуточное было и к нему отношение. А вот где его меньше всего понимали — это как раз на Западе! На Западе его понять не могли… не могли именно по той причине, что для них любое сопротивление власти было левым, а он сопротивлялся здешней власти не с левых позиций. И, я думаю, этим объясняются некоторые литературные неудачи его на Западе, в частности, неудача с блестящим романом «Ожог». Дело не только в известной истории с… ну, известной, в общем, истории, не будем мы сейчас этим заниматься…

Е.П.:Речь о неодобрительном отзыве Бродского на «Ожог»?

А.К.:Да, но дело не только в этом. Дело в том, что было еще такое общее отношение, к нему западные интеллигенты относились как… как к XX съезду. «Вот мы верили в коммунизм, а потом прошел XX съезд, и нашу веру всю обгадили. Вот мы верили в русскую литературу, а потом вот Аксенов написал “Ожог”, и оказалось, что русская литература не левая. Нас это не устраивает…» И я думаю, что на очень долгое время это наложило отпечаток на отношения между Аксеновым и западным литературным миром. Очень сильно уменьшило возможности аксеновской литературы на Западе. Потому что по всем другим показателям, по всем другим признакам аксеновская проза на Западе должна была бы идти изумительно. Мы должны признать, этого не произошло. К сожалению. Аксенов не стал там хорошо продающимся, постоянно находящимся в центре интересов западным писателем. Этого не произошло в большой степени потому, что Запад не понял его позиции. Его позиция — правая, он был правым, и нечего тут дурью маяться. Он был настоящим правым. А правым писатель на Западе быть не может, и это была совершенно трагическая ситуация. Что он крупный писатель, этого никто там не отрицал, но, с другой стороны, правый — не мог быть принят тамошним культурным кругом. Чужой… И не просто чужой, а монстр, «таких не бывает!»

Е.П.:Как же не бывает? Вон Кнута Гамсуна в фашизме обвиняли…

А.К.:Правильно обвиняли-то. И — бойкот. Не говоря уж о том, что это когда было, с Гамсуном? А с Аксеновым Запад разбирался в восьмидесятые, после тотального полевения в шестьдесят восьмом. Оруэлл тоже пятьдесят-шестьдесят лет назад прошел эволюцию из коммунистов в антикоммунисты… Так ему это через полвека припомнили.

Е.П.:Хаксли, пожалуйста… Стейнбек… тоже к концу дней своих сильно поправел.

А.К.:Стейнбек даже вьетнамскую войну поддерживал и в вертолете летал против вьетконговцев. Но все это было давно. А аксеновская ситуация в этом смысле очень сложная и абсолютно уникальная: крупный современный… и в каком-то смысле либеральный писатель, придерживающийся в восьмидесятые годы антикоммунистических убеждений!

Е.П.:Я согласен с тем, что ты говоришь по поводу «Ожога», но ведь «Ожог» появился уже на фоне торжества «Архипелага ГУЛАГ», а ведь «правее» «Архипелага» некуда…

А.К.:И на «Архипелаг» западные левые набросились, но тут у них кишка оказалась тонка — против Солженицына… Однако следует признать: и ему портили репутацию, как могли, ему-то даже с большим ожесточением, что естественно.

Е.П.:Тогда опять получается, что Солженицын и Аксенов — вроде два сапога пара?

А.К.:А они в некотором смысле такими и были. Только это сближение не понравится многим с обеих сторон — яростным поклонникам и Солженицына, и Аксенова… Но было и остается одно существенное различие. «Архипелаг» — это в большой степени не только литературное, но общественно-политическое явление. Его, кстати, так и воспринимали сразу после появления. Как разоблачение советского коммунистического мифа. К слову — потом эти люди «отыгрались» за «Архипелаг». Ведь он разрушил основы их «левизны» — так они перенесли все обвинения с Советского Союза, когда он рухнул, на Россию. И получилось, что не левая идея виновата в злодеяниях сталинизма, большевизма, а это Россия такая ужасная при любом строе. То есть и левую ориентацию можно сохранить, и нового врага прогрессивного человечества найти — Россию…

Е.П.:Точно… как это его фамилия… французский философ-то, который страшно Россию крыл за Чечню… Глюксман!

А.К.:Совершенно верно, Андре Глюксман…

Е.П.:Но такое отношение к России совершенно несвойственно было Аксенову. Вообще, несмотря на то что он был американским профессором, и замечательным профессором, он не был таким профессорским писателем, с профессорской «левизной», с профессорским увлечением филологическим романом и так далее… Но это мы отвлеклись. А различие вот какое: «Ожог» был прежде всего литературным явлением, а не общественно-политическим. А его протест… он был не самым главным в романе, присутствовал, но не был самым главным. Вообще-то еще будет новый виток… Еще может измениться к «Ожогу» отношение там, на Западе. Новое открытие старого текста… Не для сравнения, но я помню, что, когда первый раз перевели во Франции «Чевенгур», великий роман Платонова, там продали какое-то ничтожное количество экземпляров, понимаешь? Это была середина семидесятых. А сейчас, я знаю, Платонов пользуется в Европе большой популярностью. Вообще, я думаю, Аксенов воспринимался — и сейчас воспринимается — как советский антисоветский писатель. В этом смысле и есть у них общее с Солженицыным. И тут надо признать формальную правоту такого мнения. Была такая страна — Советский Союз, которого больше нет… Вот была страна Атлантида, ее тоже нет. А ведь и там кто-то играл же на арфе, то есть лире… И был певцом Атлантиды. Или ее критиком… Вот и Аксенов был и остается советским антисоветским писателем — ну, просто даже по формальной принадлежности к советской эпохе.