Е.П.:Потому что без пьянства не существовало бы раннего Аксенова, а такого, каким он стал позже, не могло быть, если бы он продолжал пить. Включая «Остров Крым».
А.К.:И включая «Ожог»…
Е.П.:Нет, «Ожог» был еще алкоголический.
А.К.:Женя, заспорим? Герой «Ожога» в середине романа бросает пить. И в это же время бросил пить Аксенов. И поэтому там отчетливо видно: до половины роман написан на одной энергии, а с половины — на другой.
Е.П.:Но только к концу романа у героя «белочка» начинается… И еще — сцена в «Острове Крым», когда приезжает Лучников в Москву на выборы и проводит ночь среди московской богемной пьяни, тоже, по-твоему, безалкогольная?
А.К.:Ко времени написания «Острова Крым» у него еще воспоминания алкогольные были яркие. А постепенно они выветрились, и из литературы его вымылась эта краска.
Е.П.:А я тебе говорю, что он до конца это все помнил. И в его последних книгах имеются на эту тему фразы опытного человека. У него в жизни был сухой закон…
А.К.:Суховатый в смысле поведения и сухой — в смысле вина.
Е.П.:…а в литературе — не было у него сухого закона. И я могу говорить долго на тему, почему ему не нравились «Москва — Петушки». Например, о том, что «Москва — Петушки» не нравились Аксенову — и одновременно не нравились абсолютно полярно противоположному ему как писателю Виктору Петровичу Астафьеву…
А.К.:Тоже не нравились? Странно…
Е.П.:Я и того, и другого прямо спрашивал, почему, и четкого ответа не было, а было такое злобноватое мычание — и у того, и у другого. То есть четких, конкретных претензий не было.
А.К.:А я думаю, что им сам подход не нравился — эдакая умиленная эстетизация интеллектуального люмпенства и специфический юмор, все эти «слезы комсомолки», «ханаанский бальзам»…
Е.П.:Вполне может быть. Мы вспомнили истории про молодого Аксенова, можно таких историй набрать и про Астафьева… У которого еще и отец был, как он писал, сильно пьющий. И они — и Аксенов, и Астафьев — с этим расстались, им перестало это нравиться, их перестала вдохновлять поэтика пьянства, на которой была построена большая часть литературы тех лет. Причем хорошей литературы.
А.К.:Если решиться сказать от их имени, получится примерно такая формулировка претензий: ты наше больное сделал предметом литературной игры.
Е.П.:Вот именно, из-за того, что, несмотря на человеческую биографию Венедикта Васильевича, в книге у него алкоголизм стал игрой литературной. То есть, мне кажется, — парадокс, но «Москва — Петушки» и для Аксенова, и для Астафьева была слишком интеллигентская книга.
А.К.:Помнишь, когда героя «Ожога» совсем со всех сторон обкладывают, он устраивает себе такое бегство — залезает в постель с бутылкой виски, с «Белой лошадью», которая както к нему попала… и у него наступает счастье такое, он… он изолировался от всех. Знаешь, это искреннее чувство, а когда игру из этого сделали, Васе не понравилось.
Е.П.:Значит, вот что возникает в нашем разговоре: на примере Аксенова можно сделать вывод, что есть тип русского писателя, для которого алкоголь — сакральная вещь. И не обязательно при этом писателю самому быть алкоголиком, и не обязательно писать исключительно о пьянстве.
А.К.:Что не исключает и такого утверждения: во всех странах мира писатели и вообще художники склонны каким-то образом расцвечивать жизнь, склонны к изменению сознания. Если говорить о выпивке, то художники менее склонны к простому пьянству, чем к алкоголизму. Пьянство — это распущенность, алкоголизм — это состояние психики, склонность психики.
Е.П.:Меня это не утешает, потому что я всегда считал себя пьяницей…
А.К.:Считайся ты кем угодно…
Е.П.:Значит, это распущенность. О, горе мне!..
А.К.:…хотя бы октябренком!
Е.П.:Значит, я все время распущенным был, вон оно как.
А.К.:Давай о присутствующих, как и о покойниках: либо хорошо, либо ничего. Нечего каяться, здесь не Сенная площадь. А вот лучше еще поговорим насчет зависимости. Скажи, пожалуйста, что такое любовь к женщине? Ну, как она выглядит просто?
Е.П.:Кто? Женщина? Или любовь?
А.К.:Любовь к женщине, любовь, не придуривайся. Ведь тебе хочется ее увидеть, да?
Е.П.:Любовь — это значит колоть дрова, как говорил Маяковский.
А.К.:Колоть дрова — это как раз наоборот, от любви помогает, как учит нас физиология. А любить женщину — значит, если ты ее долго не видишь, тебе скучно, тебе томно, тебя тянет, корежит, тебе очень хочется с ней увидеться, к ней прикоснуться, заговорить, с нею остаться… Это — болезненная зависимость от другого человека. А алкоголизм, как и всякое другое изменение сознания, — болезненная зависимость от состояния психики. Вот и все. А художник сильнее других людей зависит от своей психики, она у него все время… в работе, он из нее свой продукт извлекает, образы и так далее. Поэтому все сильно пьющие художники — не пьяницы, а алкоголики. А пьяница — тот, кто пошел, возле магазина сшиб на полбутылки с сосиской или, допустим, в американском ресторане TGF, что расшифровывается и переводится как «слава богу, уже пятница», это специально для офисного планктона ресторан, выпил и закусил жареными крылышками, тут же подрался или чуть не подрался, потом протрезвел, умылся, пошел на работу, поработал трактористом или менеджером по продажам, потом в следующую субботу пришел, опять сшиб на две бутылки или опять в ресторане, ну «Елки-палки», выпил, подрался еще… Вот он — не алкоголик, он настоящий что ни на есть пьяница — пьянь! А человек, который утром встал и, весь колотясь, дошел до опохмела, а потом сел стихи писать… Он не пьяница. Он, может быть, Некрасов. Или Есенин… Хотя тот и подраться мог, конечно, но ведь это не по пьяни, а наоборот — это было такое же отклонение психики, как и само пьянство, следствие психического устройства…
Е.П.:Не буду я с тобой спорить, потому что мы можем спорить весь остаток книги. Или весь остаток жизни.
А.К.:А давай вернемся к началу разговора: мы зачем этого скользкого предмета вообще коснулись применительно к Василию Павловичу Аксенову?
Е.П.:А затем, что этот предмет играл огромную роль и в его жизни, до поры до времени, и в его творчестве.
А.К.:В жизни понятно какую: до поры до времени пил, потом завязал. А вот в литературе Аксенова какую роль сыграл алкоголь? Мы ведь конкретно так и не определили эту роль.
Е.П.:Вот, пожалуйста — назову: раскрепощение.
А.К.:В литературе?
Е.П.:Я и говорю — в литературе, да, да, в литературе. Смотри: самые первые два рассказа, напечатанные Аксеновым, — это вообще-то самые обычные советские рассказы, молодой писатель прижал уши и аккуратно пудрил мозги литературному начальству, пробиваясь на олимп… «Коллеги» он писал, опять же помня про прижатые уши, про родителей репрессированных и так далее… Но все же чуть-чуть посмелей. Уже жил взрослой жизнью, в которую выпивка входила составляющей, она и придавала куража… В «Звездном билете» уже следующий шаг. Там уже все повеселее, уже есть буйные сцены…
А.К.:Тогда получается, что выпивка — не средство раскрепощения литературы, а как тема — свидетельство раскрепощения…
Е.П.:Нет, именно средство. Потому что… э-э… ну, попросту говоря, в постоянно трезвом виде страшно было бы ему писать то, что он стал писать. Я не имею в виду, что он именно процесс писания совершал в пьяном виде, я имею в виду, что у него понемногу общее состояние стало такое… отчаянное. А в пьяном виде мог писать только Андрей Платонов, как утверждал знавший его мой старший друг Федот Сучков. Федот Федотович рассказывал: «Я однажды к нему пришел, Платонов еле на табуретке держится, но пишет… такими каракулями…» А насчет Аксенова я считаю так: состояние пьющего человека, постоянно такое… немного приподнятое, немного над миром, раскрепостило его как автора.
