Е.П.:Да, все шестидесятники.

А.К.:Сейчас я замолчу уже, мне интересно, что ты по этому поводу думаешь. Но раньше подведу свой итог: само определение «шестидесятники» немного фальшиво. Потому что шестидесятник Александр Николаевич Яковлев, царствие ему небесное, «архитектор перестройки», — с одной стороны, а с другой, допустим, шестидесятник Юз Алешковский, а с третьей — ну, не знаю, тот же шестидесятник Куняев… Они все шестидесятники? Но они все совершенно разные. Одни служили советской власти, другие были против советской власти… А уж после советского времени вообще все разошлись! Обнаружилось, что есть шестидесятники-антикоммунисты и шестидесятники-коммунисты, есть националисты и западники. Есть отрекшиеся окончательно от своих советских… ну если не идей, то слов и поступков, эти у меня вызывают подозрение, а есть не отрекшиеся, эти у меня вызывают отвращение, а есть такие, которые как были антисоветчиками, так и остались, а Зиновьев покойный — наоборот… Все разошлись, понимаешь? И нам нужно понять, как в этом размежевании, вот в этой сепарации, разделении фракций шестидесятничества почувствовал себя Аксенов, который, безусловно, был одним из очень ярких шестидесятников.

Е.П.:Да, это очень важно, надо определить, почему он, Василий Павлович, — «наш» шестидесятник стопроцентно… Ведь масса книг написана о шестидесятниках, про феномен… Ведь это же не только российское, то есть советское явление — правильно, да? Или нет?

А.К.:Это советское. А то мы в шестидесятники тогда запишем Алена Гинзберга, Джека Керуака — какие они, к черту, шестидесятники с советской точки зрения?

Е.П.:Да, правильно, настоящие шестидесятники — только советские, потому что их родил XX съезд. Не было бы XX съезда — не было бы шестидесятников, особого поколения не было бы. Они были бы просто очередные советские люди — и все. А крышку котла приоткрыли немножко — и тут же все это поперло. И поначалу поколение держалось всё вместе, они ощущали, что их связывает больше вещей, чем разделяет. Вот, например, мне рассказал Юз Алешковский: когда уезжал на Запад, он вырывал посвящения из книжек, которые брал с собой. Одно из них было на книжке, которая подарена ему была Станиславом Куняевым… Ну, Станислав Юрьевич меня, надеюсь, извинит, а Юз поправит, там было написано примерно так: Юзику, родному, который объяснил мне, что такое русский язык. И Василий Павлович рассказывал, как они с Куняевым дружили…

А.К.:Пока не подрались.

Е.П.:Да, пока не подрались. Но, и подравшись, потом снова помирились… Это было все в Ялте.

А.К.:В Тбилиси они подрались.

Е.П.:А Вася говорил, что в Ялте.

А.К.:Может, что-то я уже путаю… во время какой-то недели, декады. За столом напились оба, начался скандал, подрались. А если учесть, что Куняев, кажется, бывший боксер, то Васе пришлось тяжело. И они подрались, разошлись, а среди ночи Васе в номер постучали, он открыл дверь и увидел Куняева, который пришел просить прощения, мириться.

Е.П.:А из-за чего подрались-то, не скажешь?

А.К.:Не помню.

Е.П.:А-а! Это очень важно. Вот версия, которую я знаю от Василия Павловича. Я не уточнял, но, по-моему, все действие происходило в Ялте, в кабаке, где они сидели пьянствовали, и Куняев позволил себе несколько антисемитских замечаний, высказываний. Вася ему сказал: «Стасик, прекрати». Но Стасик не прекратил, тогда началась драка, они все там переколотили в щепу. Потом ночью появляется Куняев, который встает на колени и говорит: «Васька, ты прости меня, я ведь не такой, но вот иногда, когда выпью, со мной вот что-то такое происходит»… Понимаешь, все это тем более интересно, что в дальнейшем Аксенов Куняева всегда занимал, и он даже ему целые страницы посвящал и в своих мемуарах главу сделал про «МетрОполь»… А было, что они приятельствовали, единым фронтом выступали… И их одинаково власть не одобряла.

А.К.:Не одинаково, не одинаково, почвенников поменьше советская власть давила. Потому что дети раскулаченных уже вовсю работали во власти, а «детей Арбата», так скажем, их более беспощадно давили. Но самых ярких — что из того лагеря, что из этого — не принимала власть одинаково и сплачивала поэтому.

Е.П.:Но постепенно начали шестидесятники уже тогда расходиться. Вот еще один из шестидесятников — Феликс Феодосьевич Кузнецов.

А.К.:Ну, вот это такой шестидесятник, который не за страх, а за бессовестность служит любой власти.

Е.П.:Стоп! Ты знаешь мое отношение к Феликсу Феодосьевичу, но я должен сказать, что «товарищ Кабаков упрощает». Ты знаешь, откуда цитата эта? Это статья была, инициированная Сталиным, — «Товарищ Эренбург упрощает»… Так вот, товарищ Кабаков упрощает. Ведь не кто иной, как Феликс, является автором термина «четвертое поколение».

А.К.:Ну и что?

Е.П.:Я читал эту книжку. Там Феликс Феодосьевич определял писателей нового поколения, а именно Аксенова, Гладилина, Кузнецова, Владимова как революционеров четвертого поколения…

А.К.:Ну и что? Наоборот, здесь хитрожопая советская позиция. Явно чуждых людей включить в революционеры, понимаешь? Не оппонентов формировать, а «попутчиков» вроде бы — мол, это тоже наши, наши, революционеры, беспартийные большевики, все наши.

Е.П.:Вот знаешь, то, что ты сейчас сделал, вот этот жест, к себе пригребающий, это интуиция твоя писательская: именно такой жест делал Феликс Феодосьевич всегда, и он говорил, что наша задача привлечь, привлечь…

А.К.:А задача эта была поставлена наверняка не им самим. Только он был умный, он ее понял. Задача эта была поставлена в отделе культуры ЦК КПСС, в отделе агитации и пропаганды ЦК КПСС: «Не отталкивать надо товарищей, не отталкивать, а привлекать их, они наши люди». После того как опомнились от хрущевских воплей. «Что наделал-то, Никита, во мудила, че он орет-то? Привлекать надо, привлекать!» И Феликс Феодосьевич эту задачу честно, добросовестно, именно не за страх, а за бессовестность решал. А назавтра задача сменилась: «Что-то они разгулялись, мы к ним как к людям, мы их привлекаем, мы их за своих считаем — вот даже Феликс Феодосьевич написал, что это четвертое поколение революционеров, а они “МетрОполь” устроили, мля!»

Е.П.:Не-ет, извини, извини, не надо «МетрОполь». Это было до «МетрОполя».

А.К.:Привлекал до «МетрОполя», вот и допривлекался. И было на Старой площади сказано (реконструирую по собственным фантазиям сцену): «Ты, Феликс, допривлекался?! Мудила! Теперь думай, что с этим делать». Феликс Феодосьевич честь отдал — и пошел делать. Именно так, именно в таком виде изображен он под именем Фотия Фекловича Клезмецова в «Скажи изюм» у Аксенова, именно таким изображен — хитрым, старательным, бегущим на шаг впереди хозяина. Вот и все. И такие были шестидесятники, они потом никуда не примкнули. К либералам — нет, они их ругали за антисоветчину. Но и в почвенники не пошли. А знаешь почему? Они ни в том, ни в другом качестве не собирались противостоять власти. Они от нее ни шагу. И когда ты сказал, что «товарищ Кабаков упрощает», ты был неправ, ничего я не упрощаю. Там проще все некуда, у таких шестидесятников: просто надо идти у правой ноги власти, куда власть — туда и они. И никуда не отклоняться.

Е.П.:Я вынужден сказать: потрясающая все-таки это персона — Кузнецов! Он был не только такой служака «чего изволите», он был один из самых ярких шестидесятников и инициативу мог проявить. Ты же знаешь, у меня был с ним процесс судебный…

А.К.:На котором я присутствовал.

Е.П.:Да, присутствовал… Я хотел в качестве свидетеля вызвать Филиппа Денисовича Бобкова как автора книги «КГБ и власть», понимаешь? Естественно, Бобкова не позвали, он уже служил у либерала Гусинского, а прозвучала на суде цитата из его книги. И в книге этой было описано, как он, начальник пятого управления КГБ, которое идеологией занималось: высылкой диссидентов, не только писателей, с его непосредственным участием был Гладилин выслан, кто-то посажен, — все это делало пятое управление; так вот, разговаривает он со своим коллегой, гэбэшным начальником, и тот ему говорит: «Вот есть такой малохудожественный альманах “МетрОполь” — это говно, и хер с ним, его можно взять и напечатать, пятьсот там или тысячу экземпляров. Но карьеристы из Союза писателей во главе с Феликсом Кузнецовым стоят насмерть, раскручивают скандал…»