Особенность московского восстания 1648 г. заключалась не только в том, что действия восставших были направлены против всей правительственной верхушки, что придавало им особый политический смысл, но и в том, что в нем соединились устремления различных социальных сил и слоев жителей Москвы и провинции: посадских людей, стрельцов и дворян. Уездные корпоративно-служилые объединения дворян и детей боярских, так называемые города, и в прошлые времена (в 1637 и 1641 гг.) через своих представителей, посылаемых в столицу с челобитными, пытались привлечь внимание царя к своим нуждам. Ареной острых социальных столкновений стал Земский собор 1642 г., в ходе которого провинциальные дворяне и дети боярские выступили против бояр, ближних людей и церковных землевладельцев. Предметом беспокойства рядовых дворян стало несение службы не в соответствии с реальным хозяйственным состоянием, которое, по их мнению, следовало измерять не только количеством земли, но и числом сидящих на ней крестьян. В связи с этим было предложено взимать различные подати и верстать в службу не по писцовым книгам, а в зависимости от того, сколько у кого крестьян, и, более того, определить, с какого числа крестьян следовало нести государеву службу без денежного жалованья. Досталось также дьякам и подьячим, которые помимо государева жалованья разбогатели «многим богатеством и неправедным своим мздоимством», накупили вотчины и построили палаты каменные, «такие, что неудобь-сказаемыя». Общим рефреном звучавших на соборе речей и подаваемых «сказок» была жалоба на разорение «пуще турских и крымских бусурманов московскою волокитою и от неправд и от неправедных судов». В целом это выступление уездного дворянства отражало общую скудость его хозяйственного положения.
Последнее по времени перед событиями 1648 г. челобитье от 44 «служилых городов» было подано в октябре 1645 г. с «большим невежеством». Эта ремарка источника — примечательное свидетельство нетерпения, которое стало выказывать уездное дворянство, не получая защиты от «сильных людей» и не имея возможности при сохранении режима «урочных лет» удерживать за собой крестьян. Однако при всем нетерпении уездное дворянство не переступало черты, отделявшей хотя и требовательное, но покорное обращение к власти от насильственных действий по отношению к ее представителям. Поэтому нет оснований полагать, что дворяне с самого начала принимали активное участие в восстании, как не следует и умалять влияние их позиции на последующие действия правительства.
С воцарением Алексея Михайловича в 1645 г. во главе правительства встал его воспитатель, властолюбивый и умный боярин Б. И. Морозов. Он пользовался безграничным доверием юного царя, полностью полагавшегося на своего «дядьку» в государственных делах. Поощряя увлечение своего воспитанника охотой и бесконечными походами по ближним и дальним святым местам, Морозов все более упрочивал свое положение у власти. Одним из проверенных способов этого было удаление от Двора на почетные воеводства влиятельных лиц прежнего царствования. Первым потерял значение Ф. И. Шереметев, а большая часть подведомственных ему приказов отбила к Борису Ивановичу. В результате, возглавив приказы Большой казны и Новой четверти, он встал во главе финансовой системы страны, а как глава Аптекарского и Стрелецкого приказов отвечал за царское здоровье и охрану особы государя, равно и за обеспечение порядка в столице. В 1646 г. Б. И. Морозов возглавил важный в военном отношении Иноземский приказ. На место оттесняемой прежней политической элиты насаждались люди, нередко из родов второстепенных, но старательные и преданные новому правителю. Таким был пожалованный в думные дьяки и поставленный во главе Посольского приказа и Новгородской чети Назарий Чистый, происходивший из рода ярославских торговых людей.
Стремясь навсегда закрепить за собой высокое положение, Б. И. Морозов виртуозно осуществил брачную комбинацию, с помощью которой он стал свояком государя. В январе 1648 г. с интервалом в 10 дней были сыграны две свадьбы — 18-летнего Алексея Михайловича и 57-летнего Бориса Ивановича. Оба женились на дочерях московского дворянина Ильи Даниловича Милославского. Причем Морозову досталась младшая из сестер, Анна Ильинична, поскольку старшая, Мария Ильинична, приглянулась царю. В течение двух недель после свадьбы тесть царя и Морозова из стольников был пожалован сначала в окольничие, а затем в бояре. В дальнейшем он неизменно признавал первенство Морозова, которому всецело был обязан своим возвышением. Этой брачной комбинации предшествовало несостоявшееся венчание Алексея Михайловича на самостоятельно им выбранной невесте Афимье Всеволожской, объявленной «испорченной» и повторившей судьбу Марии Хлоповой. Не исключено, что расстроенная свадьба была делом рук Морозова, подобно тому, как в судьбе первой невесты Михаила Федоровича роковую роль сыграли Салтыковы.
Словом, вокруг молодого царя, как и при его отце и при следующих государях, кипели страсти, шла открытая и скрытая борьба различных придворных группировок и отдельных личностей за влияние, власть, за возможность стяжания. Самой крупной оппозиционной по отношению к Морозову фигурой был Никита Иванович Романов, двоюродный дядя царя и один из самых богатых людей страны. Вокруг него, как и примкнувшего к нему боярина князя Я. К. Черкасского, также владевшего многолюдными вотчинами, объединились все оттесненные Морозовым лица. Им еще придется, правда, ненадолго выйти на первые роли. Пока же вся полнота правительственной власти сосредоточивалась в руках Бориса Ивановича, который должен был и отвечать за все, что исходило от лица этой власти. Его фигура заслоняла персону царя, в глазах подданных всегда окруженную божественным светом, и принимала на себя всю силу народной ненависти и гнева. К тому же недруги Морозова умело подогревали эту ненависть всевозможными слухами и толками о его всевластии, об оттеснении «доброго государя» от его «сирот» и «холопов», о неведении царя про их страдания. Слухи эти не были пустыми домыслами. Борис Иванович действительно старался держать своего бывшего воспитанника в стороне от дел, оберегая его от мирской докуки и жалоб. Но дело было не в объеме реальной власти, которой обладал царский любимец. Она вызывала раздражение лишь у той части политической элиты, которая по тем или иным причинам не сумела или не хотела оказаться под рукой Морозова. Для большинства жителей Москвы, служилого и податного населения в целом гораздо важнее бьио то, как он эту власть реализовывал и что конкретно предпринимал в тех или иных областях государственной политики.
Главным направлением усилий правительства был поиск денежных средств, которых постоянно не хватало. Условия жизнедеятельности российского общества, определявшие ограниченность добываемых им совокупных средств и ресурсов, неминуемо сказывались на доходной части государственного бюджета. В распоряжении всех правительств имелся ограниченный набор возможностей для увеличения потока денежных поступлений. Финансовые мероприятия, осуществленные в прежнее царствование и сопровождавшиеся ростом прямых налогов и непрерывными чрезвычайными сборами, не привели к оздоровлению казны. В этих условиях новое правительство стало пытаться пополнить ресурсы с помощью традиционных методов экономии — сокращения расходов, прежде всего на жалованье служителей низового аппарата и служилым «по прибору», и выколачивания недоимок. Новым были масштаб и жесткость осуществляемых мер. Одним категориям приказных и приборных чинов жалованье (денежное и хлебное) урезалось, другим отменялось вовсе. Так, были убавлены кормовые и денежные дачи московским стрельцам, пушкарям и городовым стрельцам. Содержавшиеся казной городовые плотники и кузнецы переведены на поденный корм, который выдавался только в период городовых работ. Новые оклады с большой убавкой были объявлены подьячим воеводских изб, и отменено хлебное жалованье состоявших при них сторожей. Причем если приборным чинам по расчетам правительства убавку жалованья могли компенсировать имеющиеся у них доходы от занятия сельским хозяйством и торгово-промысловой деятельностью, то служителям воеводских изб ничего не оставалось, как искать утешения в знакомой им практике «кормления» от дел. Естественно, что оба «компенсационных» средства неминуемо усиливали социальную напряженность: первое — в результате роста недовольства посадских людей, стремившихся монополизировать городскую торговлю; второе — вызывая озлобление не только городского, но и уездного населения, доведенного до отчаяния безудержной алчностью подьячих.
