Присоединение и освоение Сибири было для русских людей эпохой крупных географических открытий. Ими не только закрепились за Россией богатые природными ресурсами земли, но и был внесен большой вклад в развитие географических знаний. Многочисленные сведения природно-географического, хозяйственного и этнографического характера, зафиксированные в донесениях русских землепроходцев, послужили основой для составления сводных чертежей и географических обзоров отдельных районов и Сибири в целом («Роспись Сибирским городам и острогам», 1640 г.; «Годуновский чертеж» — по имени тобольского воеводы П. И. Годунова, 1667 г.). В конце столетия тобольский сын боярский Семен Ремезов составил первую карту Сибири — «Чертежную книгу».
Большую часть тайги и тундры русские отряды прошли без серьезного сопротивления, в отличие от американских колонистов-«пионеров». которые двигались с востока к западному побережью, подавляя и истребляя коренное население материка. К концу века в Сибири проживало уже около 150–200 тысяч переселенцев — почти столько же, сколько аборигенов. Среди русских около половины являлись служилыми людьми. Началось «проведывание» месторождений руд цветных и драгоценных металлов. Однако прежде всего в то время русских купцов и правительство интересовало «мягкое золото» — драгоценная пушнина: в середине века из Сибири вывозили до 150 тыс. соболей в год. Из мехов в основном и состоял ясак — дань, которую платило местное население. Уплатой ясака выражалось оформление его подданства. Кроме того, сибирские народы должны были выполнять ямские повинности.
Управлением Сибирью сначала ведал Посольский приказ, затем Приказ Казанского дворца, а с 1637 г. — Сибирский приказ. Ему подчинялись размещаемые по уездным городам воеводы, при которых состояли гарнизоны из русских служилых приборных людей. Воеводы Тобольска осуществляли общее наблюдение за всем краем. Сбор ясака осуществлялся с помощью родовых тойонов, или «князьцов», которые стояли во главе ясачных волостей и судили местное население по нормам обычного права. Гарантией подчинения аборигенов служила система «аманатства»: родственники и дети местной знати становились заложниками-«аманатами» и должны были жить в русских крепостях. Такая система позволяла немногочисленной русской администрации контролировать обширные территории. На всей Восточной Сибири во второй половине XVII в. проживало 600 человек, рассеянных по 40 постоянным и временным острогам, острожкам и ясачным зимовьям. Уровень эксплуатации местного населения на восточных окраинах был в целом сравнительно невысок. Хотя, разумеется, отношение воеводской администрации, промышленных и служилых людей к местному населению было далеко от идиллии. Неэквивалентный обмен, подкуп, произвольные поборы и всевозможные притеснения, как и прямое спаивание коренных жителей, были в числе обычных средств обогащения.
Сибирь, как и степные окраины, практически не знала помещичьего землевладения и крепостного права. Во второй половине XVII в. русские крестьяне осваивают Приуралье и Зауралье. В Западной Сибири крупный земледельческий район возник вдоль рек Тобола, Иртыша и их притоков. Здесь (Верхотурский, Тюменский, Туринский и Тобольский уезды) к концу XVII в. было сосредоточено 75 % всех крестьянских дворов Сибири (8 280 из 11 тыс.). Они возделывали так называемую десятинную пашню, урожай с которой поступал государству. В отличие от Поволжья, народы которого издревле были знакомы с земледельческой культурой, в большинстве мест Сибири русским поселенцам пришлось внедрять земледелие впервые, причем на тяжелых подзолистых почвах таежной зоны. Систематические нападения кочевых народов — монголов и киргизов — препятствовали продвижению земледелия в область южных черноземов. Распространение земледелия на новые территории стало результатом титанических усилий русского крестьянина. К концу XVII в. потребности края в хлебе полностью обеспечивались сибирским земледелием.
Несмотря на все издержки, включение в состав России способствовало более быстрому общественному развитию народов Сибири. Оно сопровождалось приобщением их к более прогрессивной форме хозяйственной деятельности, знакомством с современными орудиями ремесленного производства, усвоением русского быта — жилища (избы), одежды. В результате присоединения и освоения новых земель усилился многоэтничный характер Российского государства.
Местное управление. Во время Смуты был разрушен не только центральный, но и местный аппарат власти. По мере освобождения территории государства от польско-литовских и шведских отрядов и усмирения казачьей вольницы правительство Михаила Федоровича приступило к восстановлению воеводского управления, возникшего еще в конце XVI в. в ряде пограничных городов и уездов. К середине 20-х гг. XVII в. воеводское правление как организация местной власти действовало уже на всей территории государства. В его утверждении проявлялось усиление приказного начала на местах как выражение централизации управления сверху. Это была основная, хотя и не единственная, линия развития местных учреждений.
На протяжении XVII в. в руках воевод постепенно сосредоточилась вся административная, полицейская и судебная власть в уездах. Имея под своим началом городские гарнизоны, состоявшие из стрельцов и других служилых людей «по прибору», воеводы не только обязаны были обеспечивать безопасность вверенной им местности, но и пресекать возникавшие в ее пределах различные проявления социальной борьбы. Правда, не всегда это удавалось, что свидетельствовало не только об остроте социальных противоречий, но нередко являлось показателем слабости местной власти (или конкретной личности, ее воплощавшей), ее неспособности в экстремальных условиях к решительным и быстрым действиям. Характерный случай произошел в Великом Устюге в июне 1648 г. Недавно присланный туда воевода М. В. Милославский не только не смог справиться со стихийно вспыхнувшим в городе волнением, но и в отписке в Москву просил государя спасти и защитить его самого.
Расширение объема управленческих функций воевод сочеталось с ограничением их самостоятельности в принятии решений даже в пределах их компетенции. Без санкции приказов воеводы самостоятельно могли решать лишь мелкие, преимущественно бытового характера вопросы. Исключением являлись воеводы в пограничных или во вновь осваиваемых районах государства. Там, получив особые полномочия, воеводы обладали широкими судебно-административными и полицейскими правами, становились начальниками местных военных сил, могли верстать на военную службу детей боярских и приборных людей и наделять их окладным жалованьем. В Астрахани, Уфе, Тобольске, Томске воеводы имели право вести дипломатические сношения с соседними государствами, а астраханские воеводы к тому же должны были следить за Большой Ногайской Ордой.
Воеводами в города назначались преимущественно дворяне, служившие по московскому списку (стольники, стряпчие, дворяне московские, жильцы), значительно реже — из городовых дворян и детей боярских. Обычно на воеводство попадали уже не способные к ратной службе дворяне. Назначение воевод (сменяемых через 2–3 года службы) осуществлял Разрядный приказ, но в служебно-административном отношении воеводы подчинялись тем приказам-четвертям, в ведении которых находились их города. Организация гражданской службы на бюрократических началах, исключавших «кормление» как одну из основ службы, с трудом усваивалась дворянством, по-прежнему относившимся к воеводской службе, исходя из кормленческих интересов. К тому же воеводы, как и приказные судьи, не входили в штаты учреждений и исполняли возложенные на них обязанности как временные сословные поручения. В отличие от наместников и волостелей XVI в. их содержание не возлагалось на население, а обеспечивалось поступавшим из четвертных приказов жалованьем. Верховная власть запрещала должностным лицам взимать с населения «кормы» и «посулы», но при этом разрешалось принятие всякого рода подношении («поминков») по церковным праздникам и торжественным дням. На практике узаконенные «поминки» превращались в разорительные поборы с населения. Они начинались с момента приезда нового воеводы к месту службы (он сопровождался поднесением ему, а также всем членам семьи и дворни «въезжего корма») и заканчивались лишь его отъездом, сопровождаемым прощальным «поминком». Воеводы в своем корыстолюбии тем более чувствовали себя свободно, что никак не были связаны с местным обществом и лишь стремились за свое кратковременное пребывание в должности извлечь из нее максимальную выгоду. Сохранение взгляда на воеводскую службу как на дополнительный источник дохода имело и свои объективные причины. Они заключались в ограниченных возможностях поместного земледельческого хозяйства, доходы с которого у основной массы служилых людей едва обеспечивали их служебные и личные потребности.
