В ту ночь моей печали вздох весь мир бы мог свести на нет,

Сорвать в небесном цветнике узор созвездий и планет.

Пришла любимая ко мне, меня отдайте в жертву ей,

А то уйдет, и для меня померкнет тотчас белый свет.

Твердишь ты, сердце, что любовь не должно юности таить.

Но прячу ль тело я в земле, я ль тленья саваном одет?

Для наслажденья мы живем, дыши, пока еще ты жив,

Всё может время поглотить, и сущего исчезнет след.

А разобьется сердце — знай: разлуки каменной обвал

Разбил дом тела моего, стоявший прочно столько лет.

Я б вытерпел разлуки гнет, когда бы знал, что не умру,

Что опечалит смерть моя ее и мир, обитель бед.

Но если сердце ты свое отдашь и в пытках, Навои,

Он не таков, чтоб для других нарушить данный им обет.

О жестокая, до пепла тело ты мое сожгла,

Строя храм любви, на пепле ты все зданье возвела.

Если ты среди развалин не услышала совы,

Посмотри, как птица сердца душу криком извела!

Шел ко мне Меджнун от вздоха моего занять огня —

Вспыхнул сам и, словно волос, догорел в огне дотла.

Так я слаб в ночи печали, что дохнувшая заря

С улицы любимой тело, словно искру, унесла.

Сердце, жизни не должно ты столь беспечно доверять —

Ты все время пьян, когда же голова твоя светла?

Столько лет уже ресницы ранят сердце Навои,

Стрел своих мишенью дева это сердце избрала.

Цветком, что счастье нам несет, ты гонишь красоты коня,

Сто македонцев ты томишь жестокой жаждой в зное дня.

Ты каждый вечер пьешь с другим и, чтобы пир свой освещать,

Вновь, как послушную свечу, все время будешь жечь меня.

Ты, небо, ей позволишь меч поднять над шеею моей,

Но я хочу своей рукой ее сразить, свой рок кляня.

Увидеть много может взор, но лучше пери не найдет,

И он опять стремится к ней, воспоминания храня.

Перед цветущей красотой что можешь сделать сердце, ты,

Вот разве чарами спустить к нам с высоты светило дня.

Слезой не гасят сердца жар; дай, виночерпий, чашу мне,

Быть может, погашу вином я силу этого огня.

Пусть обезумел Навои, весть о безумии его

Ты, ветер, к пери донеси, за шутку друга не виня.

Нет, не от слез кровавых одежда моя красней,

Сгораю с огне разлуки от жарких ее лучей.

Глаза ее, как кяфиры, но — чудо для мусульман —

Лицо они озаряют из-под михраба бровей.

И рот ее орошает источник воды живой,

С бесчисленных роз стекая, он утром росы свежей.

Ты сокола для охоты напрасно бы приучал,

Запуталась птица сердца у милой в волне кудрей.

Когда красавицы просят влюбленных в них о любви,

Все, что бы ты ни сказала, все будет лишь ложь о ней.

Внимательный собеседник за чистой чашей вина —

Вот то, что для наслажденья нам нужно в мире скорбей.

Ты спишь, очей не смыкая, как счастье души моей,

Ты сон Навои украла с бессонных его очей.

Словно зеркало, сияет лик твой людям разных стран,

В красоте его — вселенной совершенства образ дан.

Если нет нам упоенья от шербета уст твоих,

То и сам источник жизни для души один обман.

Почему весь мир пылает от огня твоих очей,

А Иосиф красотою не смущает Ханаан?

Если б ты не озарила Моисея, как могли б

Белоснежными стать ризы мудреца в семье Имран?

Не подуй над этим миром ветер милости твоей —

Соловей в саду не пел бы розы той, чей цвет багрян.

И когда б благоуханий нежный сад твой не дарил,

Весь ковер существованья был бы лишь из грусти ткан.

В море милости, всевышний, брось безумца Навои,

Потому что в море винном он грехом и хмелем пьян.

Эти губы — точно розы, на которых нежный мед.

Ими сказанное слово радость слышащим несет.

Милой острые ресницы душу ранили мою, —

И об этом, улыбаясь, мне поведал тонкий рот.

Сердце силой привязал я к сердцу нитями души, —

Уходи скорее, разум, мне не страшен твой уход.

В доме милой не известно, как в разлуке я томлюсь, —

Что о мрачном знает аде тот, кто там, в раю, живет!

Ведь верблюдицу Меджнуна вверг в безумье плач Лейли,

И араба крепкий повод вряд ли бег такой прервет.

Каждый миг не спотыкайся в кабачке, о пьяный шейх, —

Ведь тебя его хозяин мудрецом не назовет.

Не печалься, если в сердце только горечь от людей, —

Своего удела смертный никогда не обойдет.

Навои, перед любимой ты лица не подымай:

Ведь любовь и в униженьи честь и доблесть обретет.