Кипарис мой, — ты сказала, — жди меня! — и не пришла. Я не спал всю ночь, дождался света дня, — ты не пришла. Поминутно выходил я на дорогу ждать тебя, Поминутно умирал я, жизнь кляня, — ты не пришла. Думал я, что опасалась ты соперницы-луны, Но и в полной тьме забыла ты меня и не пришла. Я в разлуке с милой пери, как помешанный, рыдал. Кто смеялся молчаливо, кто — дразня: «Вот, не пришла!» Издевались: «Что так щедро воду ты струишь из глаз?» В эту ночь я кровью плакал, ту виня, что не пришла. Друга нет. Но прах дороги под ногою у тебя — След красавицы, что клятвы не храня, к нам не пришла. Навои, хмельною чашей сердца дом развесели: Где вино — там скорбь не гостья, не родня, — чтоб не пришла! * * * Над головой моею осенних дней листопад. Но что тебе в том? — С тобою весенний ликует сад. Возможно ль живым остаться, когда ты выйдешь пьяна, С подколотою полою, тюрбан надев наугад? Мое изранено тело, и кровь ручьями течет: Я рвал его сам зубами, все раны мои горят. Что солнце в пыли — не диво. Но тонкая пыль пушка На солнечном лике милой чудеснее во сто крат. С утра в кабачке сижу я, и сделал мне мальчик-маг Зуннары из кос любимой, как то предписал обряд. Прекрасен дворец для сердца, но сто опасностей в нем. В лачуге пьянства свободу и боль обрести я рад. О Навои, если хочешь спокойствия хоть на миг, Храни от раздумий сердце и сам не гляди назад. * * * Уже белеет голова, да и зубов уж многих нет. Пора собраться в дальний путь, кончай свои дела, поэт. Давно ли молодость цвела, а смотришь — старость тут как тут. Как ни хитри — один конец в долине горьких зол и бед. Кто, сорок лет давно пройдя, переступил за пятьдесят, Тот знает, что добра не жди, когда уже ты стар и сед. Твой посох — тетива, твой стан согбен, как лук; что скоро сам Стрелой из мира улетишь — других не надобно примет. Когда со всех шести сторон ожесточились семь небес, Что пользы шестьдесят тебе иль семьдесят минуло лет. Известно: молодость — весна, а зрелость — осень. Если так, То старость сравнивать с зимой поэтам я даю совет. Увы! Ни осень, ни весна мне счастья больше не сулят. Пришла моя зима — и в снег, как в саван, я уже одет. Непоправимо устает от долгой жизни человек! Сосед сказал: «Сто лет живи!» — тебя он проклял, твой сосед. Свой путь все люди на земле к забвенью держат, Навои! Когда стремишься к цели ты, иди и сам за ними вслед. Часть 3.
Сердце взял мое сын мага, кубки магов срок подать, Ведь теперь для нас не благо — в праведности пребывать. Разлучился я с луною, вне себя я быть хочу: Чаши мне подай, о кравчий, небу вечному под стать. Нам, кабацким забулдыгам, пить вино разрешено. В том, кто видит мир в руинах, поселилась благодать. Кравчий, мы впитали душу жизненосного вина, Но уста усладу пьющих не желают уставать. Хмель сродни душе и крови, не затем ли мудрый врач, Кровь пустив, ее частицы склонен «душами» назвать? Поутру б опохмелиться, да закрыт питейный дом, Вот и я зову аллаха — «Все способный отверзать!» Отчего в питейном гомон? Видно, с девушкой-лозой Навои, подобно пиру, любит шашни затевать. * * * От синих язв камней разлуки я погорел средь бела дня, Гумно мое заполыхало в ночи от серного огня. Мою унылую лачугу огонь разлуки озарил, Из-под ее убогой кровли тьму непроглядную гоня. На коже родинку и алиф ты, взяв индиго, навела; И алифы стал вырезать я, и язвы прижигать, браня. Для стрел ее метою сделал я сердце — и разбогател: Дороже яхонта отныне стрела любая для меня! Украсив золотой фольгою обличья роз в моем саду, Она ушла, осенним тленом цветник весенний осеня. Спасенья от самодовольства я и мечети не сыщу. Я в винном кабачке, отшельник, — там и отыщешь ты меня. О Навои, пятном родимым она мне заслонила свет, И вот я, раздирая ворот, скриплю каламом, жизнь кляня. * * * Сердце кровью из ран обагрить я сумел И в багряный тюльпан превратить я сумел. Льдистым взором — рой капель на стрелах твоих — В градин полную горсть остудить я сумел. Ту луну, что зеницею ока была, Чернотою тоски окружить я сумел. Гнать меня? Просыпаться не стала она! До утра как собака провыть я сумел. А узрев пузырьки на поверхности вод, Нежность уст твоих вообразить я сумел. Хоть небесная мне и грозила карга, Козни злобные предотвратить я сумел. Знак несчастья на желтом лице Навои Мыслью в желтый тюльпан обратить я сумел. |
