Моя безумная душа в обломках сломленного тела —

Как тот безумец, что притих среди развалин онемело.

Краса твоих рубинов-уст чудесно оживляет мертвых —

То, верно, на живой родник дыханье божие слетело!

Жемчужины твоих зубов как будто в раковине скрыты,

Улыбка створки разомкнет — гляжу на блеск оцепенело.

Стекая, медленно дрожит в моих ресницах капля крови —

То, в капле влаги отразясь, наверно, роза заалела.

Я стан твой вспомню — и в строке все недописанные буквы

Прямы, как в слове «джан» «алиф», что выводил писец умело.

Всю жизнь отдам я за тебя, любовь моя, ты — совершенство:

Как среди тварей человек, ты меж людьми царишь всецело!

И если хочешь, Навои, чтоб людям смерть не слала горе,

Про горе не слагай стихи, в которых бы страданье пело!

Вчера я с луноликой был — ах, это сон, виденье, бред!

О, нет, не бред: где нету сна, там сновиденья тоже нет!

Поверженного сердца зов — то о свидании мольба, —

Так нищего немой вопрос завесою стыда одет.

Ах, очи на твоем лице — как буква «айн» на строчках книг,

А пятнышки в твоих очах — как на нарциссах точек след.

И стан мой немощью согбен перед красой того чела —

Так меркнет месяц в небесах, сияньем солнечным задет.

Слезами орошу я путь — мой кипарис сюда придет:

Проглянет, словно бы росток, живою влагою согрет.

Мечом измены, как калям, засохший стан мой расщеплен,

Мой стон немой — словной не мой: камыш засох — напевам вред!

Как животворна влага уст, но Навои не пить нектар,

И Хызра век не для него: ему не видеть долгих лет!

Она, покинув пир, ушла, и села на коня, хмельна,

А я к стопам ее приник, с мольбой держась за стремена.

Нет, мне ее не возвратить, но я бы в жертву жизнь принес,

Лишь силой чуда бы она была на пир возвращена!

Торопит всадница коня — и сердце падает в груди,

Мечом обиды ранен я, жестоко грудь уязвлена.

Зачем не насмерть я сражен? Не легче ль муки мне пресечь,

Чем торопить в обратный путь и гнать сквозь темень скакуна?

Как горько одиноким быть на горьком пиршестве скорбей:

Нарушен сердца сладкий сон, душа покоя лишена.

От век так заведено: кто чашу радости вкусил,

Сто кубков горечи тому судьба велит испить до дна!

Я в одиночестве умру. Не диво ль — преданность моя

Ответной верностью в любви ни разу не награждена.

Когда белеет голова, с уединением смирись,

Ведь не украсит юный пир ни грусть твоя, ни седина!

Неверную не возвратишь. К чему ж терзаться, Навои?

Смотри: ты бледен, стан дрожит, душа печалью смущена.

Если в юности ты не прислуживал старым,

Сам состаришься — юных не мучай задаром.

Старость близится — будь уважителен к старцам,

Но от юных не требуй служить себе с жаром.

Распалившийся хмелем, подвыпивший старец —

Как старуха, что красится красным отваром.

Будто розы и листья пришиты к коряге,

Вид у пестрой одежды на старце поджаром.

Если мускус твой стал камфарой, не смешно ли

Камфару или мускус искать по базарам?

Постарев, обретешь и почет, и почтенье,

Притворясь молодым, обречешь себя карам.

Если в юности ты не роптал и смирялся,

Как состаришься — время ли спеси и сварам?

Благодатна судьба у того молодого,

Кто чело не спалил вожделением ярым.

Если похоть жжет старца чесоточным зудом,

В нем как будто пороки смердят перегаром.

С юным кравчим, со старцем-наставником знайся,

Если тянешься дружбой и к юным и к старым.

Навои прожил век свой в погибельной смуте,

Хоть почтен был и славой и доблестным даром.

О сердце, столько на земле враги вреда нам сделали,

Что даже преданность друзей сплошным обманом сделали.

Чадит от жара голова, как будто камни горестей

Пробили в куполе дыру — его с изъяном сделали.

На голове — не чернь волос, то — налетели вороны

И гнезда там, чтобы припасть к кровавым ранам, сделали.

От тьмы измены небосвод оделся черным войлоком,

А зори, ворот разорвав, рассвет румяным сделали.

Подай вина! Ведь мудрецы давно открыли истину:

Не солнце, а светила чаш рассвет багряным сделали.

Кааба или кабачок, о Навои, — пристанище:

Ведь их себе печаль и грех защитным станом сделали.

О таинствах любви — у тех, кто раб ее оков, спросите,

А тех, кто счастьем наделен, про радости пиров спросите.

Любовь и верность — наш удел, другой обычай нам неведом,

А про неверность — у дурных — в чем суть ее основ — спросите.

Нас жалкой немощью гнетут заботы времени и старость —

О красоте и силе — тех, кто молод и здоров, спросите.

Для бессердечного ничто — сердец восторги и крушенья, —

Про сердце — лучше у того, кто знает сердца зов, спросите.

Не знает преданный в любви повадок пленников порока,

Об этом — нас, познавших мрак порочных тайников, спросите.

Мужей почета и чинов про отрешенность не пытайте,

О сладких тяготах ее у нищих бедняков спросите.

Вся сила пленников любви — во прахе немощи смиренье,

А как смирять врага — у тех, кто дерзок и бедов, спросите.

Неведом людям суеты благой приют уединенья —

Уж если спрашивать о нем, снискавших тихий кров спросите.

В пустыню горестной любви друзьями Навои отторгнут,

О нем — случайный караван, бредущий из песков, спросите.