Да, верным людям дарит рок мучений и невзгод немало,

Он на страданье их обрек — обид и мук им шлет немало.

Нещадны тяготы опал, и верных на земле не сыщешь:

Их прахом бедствий осыпал сей древний небосвод немало.

Лекарства от небесных бед не отыскал никто вовеки:

В ларце судьбы их нет как нет, и не смягчится гнет нимало!

Желанным перлом обладать желаешь — жизнь отдай и душу:

Мир ценит эту благодать и за нее берет немало.

О шах! Мужей благой стезей не устрашай мечом гонений,

Кровавой карой не грози — бездольных страх неймет нимало.

Освободи свой дух смелей из клетки суетных желаний:

Плененный страстью соловей грустит в плену тенет немало.

О Навои, лелей мечту о кущах цветника иного:

Ведь от ворон в мирском саду и бедствий, и забот немало!

Увидев чудный образ твой, томим любовью страстной стал я,

Душой и сердцем слит с тобой, наверно, в день злосчастным стал я!

О, сколько я твердил тайком: «Мне б от тебя отвадить сердце!» —

Но день за днем сильней влеком к тебе, моей прекрасной, стал я.

«О, будь верна!» — я пал пред ней, она ж, меня вконец измучив,

Сказала: «Жертвой будь моей!» — и жертвою безгласной стал я.

Ты говоришь мне: «Кто ж, любя, таким безумьем прегрешает?» —

На все готов я для тебя: твоим — о, дар напрасный! — стал я.

Живой водою я владел, и кубок Джама был со мною —

О кравчий, нищенский удел терпеть, на все согласный стал я.

И не исходит стон немой, о Навои, из струн печальных,

Мой стон немой — совсем не мой: рабом тоски всечасной стал я.

Бездольный в рубище одет, и люб простой наряд ему,

А шитый золотом — о, нет! — не подойдет халат ему.

Кто в отрешенье пал во прах и головой на камень лег,

Что ложе в золотых шатрах и мишура палат ему!

Шах жаждет миром завладеть, дервиш бежит от мира прочь, —

Что шах дервишу! Сам заметь: о нет, он — не собрат ему.

От сути шахских дел-тревог дервиш заботою далек:

В величье власти что за прок, и будет ли он рад ему?

Прах отрешенья бедняку любезней шахского добра:

Свой век во прахе — не в шелку! — влачить — сей жребий свят ему.

Шах двинет рать со всех сторон, а бедняков не устрашит,

Но и один бедняцкий стон опасностью чреват ему.

Величью шаха дарят свет скитальцы праведной стези:

Они — как солнечный рассвет и просветляют взгляд ему.

И пусть навечно шаху дан его высокий жребий, — все ж

Дервишем стать, забыв свой сан, — превыше всех наград ему.

Хоть нет в умах других владык таких стремлений, добрый шах

Благих высот уже достиг, и люб такой уклад ему.

Порой в дервише шаха зришь, а в шахе суть дервиша есть, —

«Ты — видом шах, душой — дервиш», — так люди говорят ему.

Шах и дервиш покуда есть, да чтут они завет творца:

Служить дервишем — шаху честь, они ж — верны стократ ему.

Не от гордыни не умолк и нижет речи Навои:

Лишь милость шаха и свой долг так говорить велят ему.

О, мне бы крылья! Ввысь взлетев, летел бы вдаль, людей забыв,

Сгорели б крылья — побежал, подальше, прочь — пока я жив!

О, я покинул бы сей мир, и, пусть не дан мне дар Исы, —

Мне вместо крыльев — пыл души и одиноких дум порыв.

Увы, союз с людьми — тщета: я, пленник тысячи скорбей,

Готов единожды спастись, тысячекратно жизнь сгубив!

От друга — тысячи обид, и сотни бедствий от врагов,

И — за себя жестокий стыд, и — гнев людской несправедлив.

Мне не смотреть бы на людей, а растворить бы чернь зрачков,

Всей чернотою тех чернил себя навеки очернив!

Для птицы сердца моего мал вещей птицы дальний путь:

Я тверд душою, как гора, и дух мой тверд и терпелив.

Когда б не шахской дружбы плен, как Навои на свете жить,

Привязанности к двум мирам ни на волос не сохранив!

На всех влюбленных в ту луну быть рабскому клейму,

Заменит прах с ее следов для их очей сурьму.

Зачем не кряжи дальних гор? Мне хватит и того,

Что я и гору бед моих до неба подниму!

Я стал добычей воронья — о небо, пощади,

Не прибавляй своих когтей к терзанью моему.

Пусть шах в атласе и в венце — мне дорог вид иной:

Узбек мой ходит в колпаке, и люб халат ему.

И, рад уюту погребка, я не пойду в цветник:

Я розоцветный хмель налью — страдания уйму.

Когда тебе уж пятьдесят, смиреньем запасись:

Довольно буйства юных лет и сердцу, и уму.

Суров кумир твой, Навои, и милости не жди:

Подачек ждать не позволяй рассудку своему!

Он любить мне запрещает, простодушный, кроткий шейх!

Э, какой там кроткий! Злыдень, мерзкий пес в чесотке, шейх!

Что в вине твоем соринки, если даже коврик свой

После омовенья стелет в луже посередке шейх!

В море лжи и лицемерья, духом алчности гоним,

Посохом-веслом махая, плавает, как в лодке, шейх.

Яркий свет ума и веры разве может излучать

В заблуждениях погрязший разум твой короткий, шейх?

Сеть обмана расстилает для доверчивых людей,

Сделав зернами приманки погремушки-четки, шейх.

В ярости он — хищник дикий, похотлив — как грубый скот,

Хоть и кажется двуногим по прямой походке шейх.

На людей похожим станет разве только в кабачке,

Если хмелем бренной влаги пополощет в глотке шейх!

Если меж твоих собратьев я бы честного нашел,

Я рабом ему служил бы, радуясь находке, шейх!

Ты себя считаешь мужем, а наряд твой так цветист,

Что под стать лишь пестрой птице или глупой тетке, шейх!

Простодушна юность в дружбе, к ней стремится Навои,

Не беда, что дружбу тоже запрещает кроткий шейх!