Оба варианта были беспроигрышны. В любом случае Марику бы не поздоровилось.
И пришили ему два года лагерей! За чтение одной книги! А заодно и Некрасова унизили.
Виктор Платонович действительно терзался своим как бы малодушием. Как я его ни убеждал, что от него на самом деле ничего не зависело. Хотя бы знать, куда ему написать пару слов, вздыхал В.П., извинения попросить…
Уверен, что вернись Некрасов в Киев, он бы разыскал Марка Райгородецкого и извинился бы перед ним. А раз Вика не дожил, это делаю за него я. И говорю: «Извини, Марк!» Хотя и с опозданием, но извини! Может, Некрасову станет легче от этого. А может, и Марику тоже…
Обыск
– Чё-то Киев не отвечает, – сказала Мила, – третий раз набираю.
Я немного озаботился: может, Вика решил загульчик учинить? Но тогда мама должна быть там поблизости…
В шесть вечера я по обыкновению уселся с транзистором на пол возле дивана – в этом месте было меньше помех. Начал продираться сквозь заглушку, ловить Би-би-си. Поймал и подпрыгнул!
«Уже целые сутки на киевской квартире писателя Виктора Некрасова идёт обыск».
Немедленно звонить в Киев! Ответа нет, тарабаню ещё и ещё… Потом позвонили из Москвы. Корреспондент «Голоса Америки» отрекомендовался по-заграничному, справился о новостях. Испугавшись такой чести, я отвечал с достоинством, мол, пока ничего не известно, извините. Люсик Гольденфельд успокоил по телефону, сказал, что даже зашёл к Вике во время обыска, так что особо не волнуйтесь! Обыск как обыск, сообщил он слегка заговорщицки.
Хорошенькое дело! Им там, в столице, может, благочинно и покойно, а в нашей тьмутаракани как не волноваться?
Только к концу следующего дня позвонила мама и полушёпотом сообщила: только что ушли, унесли семь мешков.
– Семь мешков чего? – удивился я.
К телефону подошел В.П., начал подробно всё рассказывать.
Как пришли пятеро, чертовски вежливые, с ордером на обыск. На предмет выемки антисоветских материалов. Забрали в мешки массу бумаг и фотографий, книг и иностранных журналов, пишущую машинку, магнитофон, фотоаппарат. В.П. нервно шутил, рассказывая об обыске, как о явной нелепице. «Мальчики» выводили гулять собаку Джульку, ходили в гастроном и книжную лавку за отложенным томиком Мандельштама, помогали маме готовить и вытерли пыль с полок в кладовке.
Уходя, гэбэшники оставили повестку на допрос, но назвали это беседой.
– Начинается серьёзная травля, – сказал тогда В.П., – они форсируют события. Чем это кончится – неизвестно. Но уже сейчас на душе противно. И стыдно почему-то Галке в глаза смотреть, как будто я какой-то предатель. Понимаешь, Витька, стыдно!
Обыск продолжался сорок два часа. Протокол – 6о страниц, 100 позиций изъятых материалов.
Во время обыска мама с ужасом увидела беззаботно оставленную Викой на комоде фотоплёнку. Это были принесённые накануне молодым его приятелем Олегом Лапиным рассказы Шаламова. Незаметно сунула в карман фартука и с дамским достоинством направилась в уборную. Растерявшийся паренёк-гэбист хотел было не дать маме закрыть дверь в уборной, но она очень к месту нашла что сказать: «Сюда я привыкла ходить одна».
В уборной выяснилось, что плёнка не тонет, пришлось её разрывать зубами на мелкие кусочки и утапливать, часто сливая воду. В коридоре тот же паренёк посмотрел с ироничным сочувствием – мол, это бывает, мамаша, медвежья болезнь…
Некрасова вызывали на допросы несколько дней.
Вначале интересовались бумагами, спрашивали о рукописях, черновиках («А где чистовики»?), просили объяснить, с какой целью сделаны фотографии разрушенного еврейского кладбища, Бабьего Яра, нарядов милиции у здания суда, задворок Крещатика, очередей на сдачу стеклотары, гигантских портретов Брежнева, каких-то дурацких лозунгов.
– Чем привлёк вас призыв «Все силы на выполнение семилетки»? Почему вы его сфотографировали?
– Глупостью привлёк! – растолковывал В.П. – Ведь если сейчас отдать все силы, что же останется на дальнейшее строительство коммунизма?
Потом была беседа с улыбчивым гэбешным генералом.
Генерал желал добра. Старался искренне понять, чем он может помочь известному писателю, автору любимой народом книги «В окопах Сталинграда». Советовал выбрать сторону баррикад и отбросить надежду на поездку за границу. Всё образуется, дорогой Виктор Платонович, всё в ваших руках, но надо уяснить себе, что антисоветскую деятельность партия будет решительно пресекать. Как какую деятельность? Разве не понятно? Выступления по враждебным радиостанциям, интервью реакционным газетам, все эти петиции, открытые письма в поддержку недостойных лиц вроде Сахарова, Солженицына или так называемых украинских националистов. Подумайте, Виктор Платонович, мы готовы вам помочь…
– Вот я сейчас и думаю! – с нажимом иронизирует В.П. по телефону. – Что будем делать, а?
– Откуда я знаю, – сказал я, – там видно будет. А пока мы с Милой зовём вас в Кривой Рог, отдохнуть недельку-другую. Приезжайте всей компанией, с мамой и Джулькой!
– Мысль достаточно глубокая, – оживляется Вика. – Наверняка приедем, представляю, как Галка обрадуется. Ждите!
После нескольких допросов – затишье.
Письмо от 19 февраля 1974 года:
«Никак не соберусь позвонить насчёт возврата остальных вещей, но всё откладываю, успею, время есть». Забрать надо главным образом французские журналы «Пари матч», эмигрантские «Мосты» и несколько папок разных бумаг. Магнитофон, машинку и фотоаппарат уже вернули, непонятно, зачем было забирать…
«Выяснилось между прочим, что Яньку Богорада тоже таскали – 18-го, в тот самый день. Расспрашивали обо мне, он расхваливал». Ян Богорад был близким другом Некрасова, постоянным компаньоном на всех встречах ветеранов. Партизанский командир, очень известный в Киеве. В.П. гордился и его боевыми подвигами, и рассудительностью в мирное время…
«Был обыск (тогда же) и у Сашки Парниса. В его отсутствие (он был в Москве). А когда вернулся, стали тягать. И, кажется, до сих пор ещё тягают. Это тот самый Сашка, который прославился изысканиями по Хлебникову и который мой “секретарь”». Молодой Александр Парнис был зачислен Некрасовым на эту не пыльную, но абсолютно бесхлебную должность, чтобы не таскали в милицию за тунеядство и не мешали заниматься его любимым Хлебниковым…
Кому это нужно?
Прибытие родителей с Джулькой в Кривой Рог вызвал невообразимый переполох у наших бесхитростных кагэбистов, после этого очень меня зауважавших, – они получили столичное указание следить, но не обижать.
Мама безумно радовалась встрече с внуком. Тут же выяснилось: Виктор Платонович приехал не просто так, отдохнуть от Киева, но рассчитывая напечатать некий текст.
Из Киева я приволок старую некрасовскую пишущую машинку «Эрику», отданную мне после покупки новой, портативной, восхитительно плоской и заграничной. Между нами говоря, печатать я не умел, абсолютно. Обливаясь потом, три часа тыкал пальцем, чтобы слепить одну страницу. Тем не менее я получил ответственное задание отпечатать начисто письмо товарищу Брежневу Леониду Ильичу, Генеральному секретарю ЦК КПСС. Некрасов привёз с собой откорректированный черновик.
Это была жалоба на беспричинный обыск, на пяти страницах.
Вика не хотел, чтобы текст попал в киевское КГБ раньше, чем к Брежневу, поэтому, опасаясь утечки, не отдал его на перепечатку машинистке.
Письмо заканчивалось так: «В свете этого утверждаю, что действия органов КГБ против меня не только глубоко оскорбительны, но и наносят серьёзнейший вред авторитету Советского государства. Рассчитываю, уважаемый Леонид Ильич, на Ваше вмешательство и поддержку».
Напечатав до конца это письмо одним пальцем, я проникся к себе глубоким уважением…
Прибытие Некрасовых переполошило не только криворожских чекистов. Этим нештатным событием были потрясены и все родственники Милы. Да и для нас это превратилось в праздник, запомнившийся на всю жизнь.
