Последние снова
(…) Ищущий правды подвергает себя опасности отыскать то, чего не хотел обрести. В этой книге я записываю лишь малую долю ужасов, которым подвергся. Слова не могут выразить то, что сделали с моим сердцем эти картины. Я был приверженцем чернил и гусиных перьев. Я имел дерзость полагать, что нет ничего, о чем бы я не смог написать, и нет тайны, которую я не сумел бы разгадать. Я потерпел поражение. Но иначе, чем предполагал. Я увидел то, чего не должен был видеть. Они не ушли от нас, сестра. Я знаю, что однажды ты прочтешь эти строки, и надеюсь, что время сделало тебя милосердной. Ты всегда была воительницей. Сколько я тебя знал, ты всегда была женщиной меча. И я знаю, что в будущем ты станешь женщиной слова, оставшись при этом воительницей. Мастерицей интриги на службе во благо всех детей альвов. Но ты доверилась артефакту, созданному для того, чтобы обрекать на погибель. Пока что он принадлежит мне, и я провел столетия, изучая возможные варианты будущего, пока не сжег свою душу в отражающей воде. Поэтому теперь я ложусь в чернильную ванну. Говорят, что смерть в том виде, который я выбрал, легче принять в теплой воде. Это должно произойти совершенно безболезненно. В чернилах я не вижу свою кровь. Я сделал очень маленький надрез, чтобы у меня осталось время привести в порядок последние мысли и предупредить тебя. Я хорошо продумал каждый шаг и изучил варианты грядущего. Я знаю, что письмо тебя бы не нашло. Поэтому я использую последние страницы своей книги, чтобы написать то, что придет к тебе так поздно. Я знаю, что ты поймаешь Кабака, моего верного слугу, прежде, чем он успеет выполнить вторую часть моего поручения. Он тебя не обманывал. Он не был вором. Я приказал ему отнести эту книгу в Искендрию — этого он тебе не скажет, — и да, я действительно приказал ему забрать себе серебряную чашу и найти способ уничтожить ее навеки. Он несправедливо потерял руку. Он потерял ее за верность. Это ожесточит его, и он станет первым мастером воровства среди лутинов, потому что решит, будто теперь имеет право делать то, за что был несправедливо наказан. Прежде чем упокоиться навеки, он станет влиятельным кобольдом, и его народ пронесет его горечь сквозь века. Но я отвлекаюсь… Конечно же, ты знаешь, как обстоит дело с лутинами. И что причиняет мне гораздо большую боль, чем маленькая ранка, через которую утекает моя жизнь, — это мое знание. Берегись серебряной чаши! Она была создана ингиз! Хоть она и не может лгать, но хочет запутать нас правдой. Она показывает тебе мужчину, с окровавленными руками склоняющегося над воином, чьи глаза кричат от страха. И ты считаешь целителя, борющегося за жизнь раненого, убийцей. Серебряная чаша всегда покажет тебе будущее, которое наполнит тебя тревогой. И она толкнет тебя на ошибки, которые ты никогда не совершила бы без своего мнимого знания будущего. Меня она довела до точки.
Мне холодно. В жилах моих осталось совсем мало крови. Но ты должна знать еще кое-что. Осторожнее обращайся с тропами альвов. Они окружают наш мир, словно защитная сетка. Удерживают ингиз. Эту сетку нельзя разрушать. Но другие, которые ведут в мир людей и в Расколотый мир, те…
Цитируется по книге «Пути альвов»,
написанной Мелиандером, князем Аркадии
Над крышами Фейланвика
— Мелвин не станет относиться к нам лучше из-за того, что мы здесь. — Кобольд пригнулся за коньком крыши и с сомнением посмотрел на своего спутника, Носсева. — Правда. Он не любит, когда за ним ходят.
Носсев поднял указательный палец и слегка согнул его. А потом погладил им гладко отполированную рукоять многозарядного арбалета.
— Да, да, — промурлыкал Мишт. — Я уже понял. Твой указательный палец дергается. Вернейший знак раздражения. Но знаешь что, мне совершенно не нравится подставлять свою голову только потому, что Мелвин в очередной раз лезет в чужую постель.
Несмотря на собственные слова, кобольд поднялся и заглянул за конек крыши. Луна висела в небе, похожая на большой фонарь. Нужно быть исключительно глупым, чтобы выбрать именно эту ночь для того, чтобы прятаться и красться. Или влюбляться по уши. Вот уже три дня Мелвин бегал по лагерю, будто буйвол его лягнул в голову Ни одного разумного слова не произнес. Не находил себе места. Даже ночью. Мишт давно знал своего капитана. Когда у того начиналось очередное приключение, он всегда был страшно весел. Но на этот раз все как-то не так. Словно подменили. Очевидно, он действительно влюбился. Но почему, ради всех альвов, это должна была быть именно замужняя женщина?! Да еще и жена эльфийского князя?! Тученырь поведал кобольду, где носило Мелвина. Орлы тоже беспокоились за капитана. Это Тученырь попросил Мишта и Носсева прикрыть спину Мелвина. И Носсев, из которого слова не вытянешь, конечно же, согласился.
Изогнутые черепицы крыш давили Мишту на ребра. Ногами кобольд упирался в каменную трубу камина и наблюдал за балконом, расположенным на расстоянии двадцати шагов. Как знамена, развевались в открытой двери шафрановые шторы. Они ярко сияли в лунном свете и, казалось, махали ему.
«Великолепно, — кисло подумал кобольд. — Мелвин там на шелковых простынях катается, а я зарабатываю синяки на ребрах».
Мишт немного подвинулся в сторону и попытался отыскать позицию удобнее. Но устроиться уютнее на этой проклятой кривой черепице было невозможно!
К нему придвинулся Носсев, выплюнул кусок смолы, который жевал, в руку и приклеил его к обожженной глине. А потом вытащил флажок. Он всегда использовал его, когда нужно было сделать хороший выстрел. То была узкая полоса шелка, длиной не больше пальца, которую он приклеил к зубочистке. Перед каждым выстрелом Носсев бросал взгляд на флажок, чтобы оценить направление и скорость ветра. По мнению Мишта, так это была полная чушь! Арбалетные болты гораздо менее чувствительны к ветру, чем стрелы. Но Носсев настаивал на своем ритуале. И одного было у него не отнять — стрелял он пугающе хорошо.
Из какого-то кармана спутник Мишта достал новый кусок смолы и принялся, чавкая, жевать его. Хоть можно было и не опасаться, что его услышат, ведь внизу, на бастионе, грохотали молоты кузнецов, звук этот действовал кобольду на нервы.
Мишт забарабанил пальцами по черепице. Князь Шандраль принимал участие в совещании полководцев за пределами города. Наверняка вернется не так скоро. Даже если заметит, что на совещании нет Мелвина, и догадается, что это означает. Если Шандраль сейчас выйдет из палатки Элодрина, то все остальные тоже поймут, в чем дело. К сожалению, о Мелвине идет весьма специфическая слава.
Мишт негромко выругался. Теперь только вопрос времени, когда капитана найдут в канале со стрелой в спине. Или нет… это ведь эльфы. Они, пожалуй, поступят более утонченно. Схватят в темном переулке, заставят выпить кружку самогона, а потом утопят в канале. Эти проклятые остроухие ублюдки в конце концов еще и на похороны Мелвина придут. Мишту нравился волко-эльф, как насмешливо многие князья и дворяне называли своего предводителя. С остальным эльфийским сбродом кобольд не ладил. Если бы не Мелвин, Мишт давно бы переметнулся на сторону Красных Шапок. Начиная от мышлингов в Сердце Страны и заканчивая хольдами в далеких мангровых зарослях у Лесного моря, не было ни одного кобольда, который не знал бы о Красных Шапках. Мишт просил, чтобы ему прочли некоторые труды Элийи Глопса. И ведь парень прав! Вовсе он не смутьян, как утверждают эльфы, Элийя — герой!
Мишт немного перенес вес тела в надежде все же найти несколько более удобное местечко, чтобы можно было лежать на этой проклятой крыше.
Грохот кузнечных молотов на заградительном валу был оглушителен. И чего им даже ночью неймется?! Пожалуй, его не услышат, даже если он выломает одну из черепиц и уронит ее на каменную мостовую.
Мишт обвел взглядом окрестные крыши. Все ставни были заперты. И это в такую жару! Насколько он мог видеть улицы отсюда, сверху, все казалось мертвым. В воздухе витал запах раскаленного металла. Кобольд посмотрел вниз, на кузницу, стоявшую на широком каменном мосту. Перед ней устроили запруду, чтобы даже летом на лопастные колеса под арками моста попадало достаточно воды. Они вращались с негромким скрипом. В серебристо-белой пене с деревянных лопастей срывались капли. Сила воды определяла ритм тяжелых кузнечных молотов. Из высокой трубы кузницы валил густой дым. Расплавленный металл подсвечивал его, и казалось, будто дым пылает.
