Каждый раз, приезжая в Нью-Йорк, Синтия видела на улице таких людей. Особенно ей запомнилась одна женщина — она стояла на углу Сорок первой улицы. Подагрические ноги, седые, жесткие, как волчья шерсть, волосы. Брызжа слюной, она кричала: «Дерьмовый мир! Дерьмо!», и звуки ее хриплого голоса, полного отчаяния, разбивались об асфальт, как тухлые яйца. Неужели она специально приехала в Нью-Йорк выкричаться?

Глядя на эту женщину, Синтия поддалась чувству, какое бывает, когда стоишь на краю обрыва и тебя так и тянет прыгнуть вниз. Куда? К свободе? Разве свобода дается только ценой прыжка в неизвестность? Да — если понимать свободу как отсутствие ограничений и если источник всех ограничений находится в твоем собственному мозгу.

Синтия села в машину и долго глядела на ветровое стекло. Потом сунула руку в сумку за ключами и опять застыла.

Господи, да что же со мной делается? Это ненормально, подумала Синтия. Кто же за десять дней до свадьбы мечтает о том, чтобы вволю выкричаться на перекрестке? Кто способен закатить скандал какой-то ничтожной портнихе, а потом казнить себя за это и тосковать по утраченному спокойствию и самообладанию? Ее беда в не том, что она поступает безрассудно, не думая. Наоборот — она чересчур много рассуждает. С того самого момента, когда Клэй появился в «Приюте гурмана», Синтия только и делала, что думала, сомневалась, надеялась.

Когда в конце длинного июньского дня, после бесконечного потока покупательниц, которые заглядывали «только посмотреть», в магазин вошел Клэй, Синтии послышались звуки фанфар. Чуть не смахнув полой блейзера на пол стопку закусочных тарелок, Клэй начал с комплиментов — какой у нее прелестный магазин и какая у нее прелестная улыбка.

Синтия смотрела, как легко он движется, как пышет здоровьем и хорошим настроением его загорелое лицо, и думала: такой мужчина и в старости не потеряет вкус к хорошей еде и франтоватой одежде — и уж наверняка не утратит интерес к сексу. Она провела его в отдел одежды, благо других покупателей не было, прислонилась к прилавку и с удовольствием наблюдала за ним. Он напоминал медведя панду — неуклюжий, но славный, добродушный, но сильный.

Много лет назад у него был здесь загородный дом, объяснил он, перебирая в корзине купальники по десять долларов — один, розовый, нейлоновый, он вытащил и повертел в руках. Это было еще до развода. Синтия слушала внимательно и время от времени кивала. Дети выросли. Сейчас он немного подзаработал — удачно сыграл на бирже — и решил взять напрокат яхту и устроить себе на пару недель каникулы. Яхта небольшая. Сколько футов? Сорок. Вообще-то у него раньше была своя яхта, он держал ее в велфордском яхт-клубе, но после развода пришлось ее продать. После развода — он повторил это еще раз, рассматривая желтое пляжное платье за тридцать девять долларов девяносто пять центов. Свою «команду» — местного парнишку — он отпустил на пару дней: захотелось задержаться в Велфорде. Так что сейчас он совсем один. Кстати, он забыл представиться: Клэй Эдвардс.

— Меня зовут Синтия Мур, — ответила она и пожала ему руку более сердечно, чем просто покупателю. Они разжали руки и улыбнулись друг другу.

— Может, заглянете поужинать на яхту? — спросил напоследок Клэй, покачиваясь на пятках. — Я готовлю неплохой бифштекс.

— С удовольствием, — согласилась Синтия.

Он помахал ей на прощанье и, широко улыбаясь, вышел; он шагал по улице уверенно, жизнерадостно, как шагает человек, только что назначивший свидание женщине, — наверняка такой же жизнерадостной, как и он.

Мозг Синтии мгновенно заработал. Смотри, сказал он, не упусти свой шанс. Когда еще такой Клэй Эдвардс тебе подвернется? Давай, шевелись, действуй!

Синтия закрыла магазин без четверти шесть, на пятнадцать минут раньше обычного, и через семь минут была уже дома. К шести она успела втереть в волосы питательный лосьон. Полчаса — и волосы, вымытые и уложенные, совершенно преобразят ее внешность. Да к тому же у нее красивый загар. Длинные шелковистые волосы и загорелая кожа. Потом накрасить ногти на ногах, потереть пемзой локти, погладить голубое полотняное платье без рукавов, найти французский лифчик, который так отлично держит грудь. Грудь, кожа, волосы. Все женские прелести. И ум.

На ультракоротких волнах звучал Бетховен. Синтия сделала звук погромче. С волос капало. Она носилась по дому взад и вперед — доставала из холодильника еду на ужин девочкам, ставила ее в духовку, торопилась, хлопала дверьми, ящиками, поскользнулась и чуть не упала, потом помчалась наверх сполоснуть и высушить волосы. Сквозь жужжание фена прорвалась «Ода к Радости». Хорошее предзнаменование. А собственно, почему бы и нет?

Впервые за долгие годы, когда не происходило ничего, Синтия почувствовала, что судьба подготовила ей что-то новое. И как еще не раз в последующие месяцы будет повторять Дорис Румбах — «Давно пора, давно пора».

В ее жизни, как она считала — и как считал бы любой — было мало хорошего. Когда она раздумывала о своей жизни, что случалось не часто, она приходила к выводу, что ее жизнеописание можно уместить на одной странице.

Родилась в Велфорде, в городке, которому почти четыреста лет, между проливом Лонг-Айленд и бухтой Грейт-Пеконик-Бей, на северной оконечности Лонг-Айленда, известной своими пляжами, приличным яхт-клубом, родовитыми англосаксонскими семьями и коротким, но погожим летним сезоном. Бесконечные мили плоской просоленной равнины, спускающейся к морю на северо-востоке. Далеко от роскошных курортов — Ист-Хэмптона, Вест-Хэмптона — и от северного побережья, прославленного Гэтсби.

Родители — средний класс. Однако предки достойные. Не простые рыбаки, как у большинства жителей Велфорда.

Образование — средняя школа в Велфорде, женский колледж в Род-Айленде, ныне не существующий. Окончила колледж в двадцать лет: то есть была еще слишком молода, чересчур умна и ничего на свете не боялась.

Сразу после колледжа — перемена, тогда казавшаяся необычайно важной: она уехала из Велфорда в Бостон, где ее тетка — та самая, которая впоследствии оставит ей наследство и даст возможность уйти от Джона, — подыскала ей работу художника-оформителя в большом универмаге.

Она снимала квартирку вместе с двумя одинокими, как и она сама, работающими девушками. На вечеринке познакомилась с Джоном Роджаком.

Пять месяцев спустя — беременна от Джона Роджака.

На третьем месяце беременности — свадьба с Джоном Роджаком. В общей сложности она отсутствовала в Велфорде двести шестьдесят пять дней. Брак длился двенадцать с половиной лет.

Несколько слов о Джоне, чтобы поскорее с ним покончить. Родился в Бостоне, американец во втором поколении, по образованию юрист. Неглуп. Смуглая кожа, широкие скулы; склонен к самоедству. Уже в двадцать пять лет довольно много пил; но, с другой стороны, кто не пьет? Очень активен и предприимчив, особенно в машине и в темном кинозале. Ей казалось, что она влюблена. Джон был так необычен, в нем было что-то трагическое и загадочное, как в лабиринте. Лишив ее невинности, он как бы тем самым признался ей в любви — решительно и бесповоротно.

Однажды, наблюдая, как Джон идет через зал автобусной станции, Синтия решила, что внешне он типичный недотепа. Она имела в виду вполне определенный типаж: худой, узкоплечий, с легкой походкой, может быть, с неплохой фигурой. Мужчины такого типа, при всей своей сексуальности, редко бывают агрессивны. Нос у них как правило длинный. И вообще они похожи на собак, вроде таксы. У них всегда такой вид, будто они ждут нападения сзади и потому поминутно оглядываются.

Джон воображал, что сможет избавиться от острого недовольства собой, поселившись в таком городке, как Велфорд. Ему казалось, что его ум, немного экзотическая внешность и чувствительная восточноевропейская душа будут не так заметны в провинциальной, несколько чопорной атмосфере англосаксонской северной части Лонг-Айленда. Синтия и младенец, которого она носила в своем чреве, должны были послужить ему пропуском в этот мир резких соленых ветров, капустных полей, крытых черепицей домов и переменчивой, непредсказуемой погоды.