– Что там могло произойти? – спросил я, скрывая свой испуг. – Она получила нужную бумажку, и к тому же без всякой задержки.

– В том-то и дело. Мари узнала там, что ее муж тоже только что получил разрешение на выезд. Видно, она очень настойчиво расспрашивала. Четкого ответа она все же не добилась – она бы мне это рассказала, – но в полуулыбке, в каком-то неясном намеке тамошних служащих она, вероятно, почерпнула новую надежду. Возможно, все это ей только показалось. Возможно, это просто ошибка. Но так или иначе Мари прилетела домой и принялась бешено готовиться к отъезду, словно там, за океаном, ее ждали в определенный день и час.

– Ваше желание исполнилось, – сказал я, – она уезжает. Может быть, вас огорчает причина ее отъезда? Но вы можете утешиться – вряд ли ей удастся разыскать на целом континенте человека, которого невозможно было найти в Марселе.

Он поглядел на меня чуть пристальнее, помолчал немного, потом сказал:

– Вы заблуждаетесь. Но вам ничего другого не остается, как заблуждаться. По какой бы причине Мари ни уезжала, я от всего сердца рад ее отъезду. Я совершенно уверен, что она успокоится, да, успокоится и утешится, как только этот пароход отчалит наконец от берега Франции. Очутиться в открытом море, оставить эту страну, раз и навсегда покончить со своим прошлым – все это так или иначе должно подействовать на нее исцеляюще. Почему бы она ни уезжала, рано или поздно она перестанет искать того, кто вовсе не хочет, чтобы его нашли, рано или поздно она бросит разыскивать человека, у которого нет, очевидно, иного желания, кроме как остаться навсегда в безызвестности и покое.

Он сказал в точности то, что думал и я сам. Именно поэтому я пришел в бешенство. Против всех ожиданий он почти выиграл, игру, у него были деньги, бумаги. А я, хотя и был проворнее его и хитрее, я еще не был готов к отъезду. – Этого вы не знаете! – крикнул я. – Может быть, он был бы, наоборот, счастлив, если бы его разыскали.

– Что вы беспокоитесь о человеке, которого ни разу в жизни не видели! Его молчание кажется мне слишком упорным, его решение – окончательным.

Мы пошли вместе домой. Молча шагали мы по опустевшей Кур Бельзенс. Мы шли осторожно, чтобы не запутаться в сетях, протянутых на ночь через всю огромную площадь. Здесь они сохли, придавленные камнями, – сети тех, кто всегда рыбачил и всегда будет рыбачить… Врач свернул на улицу Релэ, я же, выбравшись наконец из лабиринта переулков, вышел на улицу Провидения.

На рассвете я стоял на улице Республики. Впрочем, не я один еще при свете звезд ожидал минуты, когда откроются двери «Транспор маритим». Окоченевшие мужчины и женщины рассказывали друг другу, что война все разгорается, что лиссабонский порт уже закрыт, что закрывают Гибралтар, что этот корабль – последний.

У окошка пароходной компании я сразу же почувствовал, что мой голос звучит фальшиво из-за просительных интонаций. И служащий за окошком ответил:

– Никаких отсрочек быть не может. У вас есть еще время до обеда, а потом прекращается всякая запись.

Я не сразу отошел от окошка. Но когда я услышал мольбы других людей, я, сам одержимый манией отъезда, почувствовал что-то вроде стыда за то, до чего я дошел. Вдруг кто-то схватил меня за руку, кто-то спросил:

– Значит, вы все-таки хотите уехать?

Я обернулся. Это был мой лысый знакомец.

– У меня есть виза и транзитная виза, – сказал я. – Я получил разрешение на выезд. Но у меня до сих пор нет билета.

– У вас есть билет, – сказал он. – Только пока вы этого не знаете.

– К сожалению, это не так, наверняка не так.

– У вас есть билет, – повторил он строго. – Вот он. Я намерен отказаться от моего. Я уступаю его вам. Я постарался скрыть изумление. Он был необычайно взволнован, как это бывает с людьми, которые, приняв важное решение, впервые сообщают о нем другому:

– Сейчас я вам все объясню. Приглашаю вас отпраздновать это событие. Я, конечно, тоже уеду, но в другом направлении.

Он потянул меня назад к окошку «Транспор маритим».

– Вы ошибаетесь! – закричал я, вырываясь. – У меня нет денег, чтобы заплатить за этот билет. У меня нет денег, чтобы внести налоговый сбор, без которого мне никогда не дадут визы на выезд. А без визы я не получу билета. Он крепко схватил меня за руку. Он сказал хладнокровно:

– Значит, дело только в этом! Здесь мне не нужны ваши деньги. Мне было бы куда приятнее, если бы мои деньги находились за пределами Франции.

У меня забилось сердце. Но он крепко держал меня за руку, и, пока он спокойно и твердо говорил со мной, я начал понимать, что доиграл игру до конца, доиграл и выиграл.

– Ведь у вас в кармане справка о том, что ваш проезд оплачен. Деньги на дорогу лежат у вас в Лиссабоне.

Он сел и начал считать. Я стоял рядом в оцепенении.

– Если вычесть цену билета и налоговый сбор, у вас все еще останется порядочно денег, там, в Лиссабоне, – сказал он наконец. – Я считаю по курсу шестьдесят. Согласны?

Сумма, которую вы мне должны, весьма незначительная, потому что путешествие на этой старой галоше стоит ведь, по существу, не дорого. Вы подпишете вот эту расписку в том, что небольшая сумма с вашего счета в Лиссабоне перейдет на мой.

Я спрятал деньги – смятую пачку бумажек. У меня никогда еще не было сразу такой суммы.

– У вас как раз хватит времени съездить в префектуру, – сказал он. – Я буду ждать вас здесь. Вы возвратитесь с визой на выезд, и тогда мы перепишем билет.

Все это время, даже когда он был занят подсчетами и распиской, он крепко держал меня за левую руку. Его пальцы сжимали мое запястье, как наручник. Теперь он отпустил меня и немного откинулся назад. Я взглянул на его лысый череп, похожий на кегельный шар. Холодные серые глаза испытующе смотрели на меня.

– Чего вы еще ждете? Я могу в любую минуту отделаться от своего билета, это дело нехитрое. Посмотрите-ка вон туда!

Он кивнул в сторону людей, которые все входили и входили в контору «Транспор маритим». Некоторые несли с собой вещи. У них уже, очевидно, был оформлен билет, выездная виза лежала в кармане, по их бледным взволнованным лицам блуждали прощальные мысли. Но другие, у которых не было ничего, толпились у барьера пароходной компании. Их можно было узнать сразу по интонации, по вздрагиванию рук, губ.

Казалось, судьба их следует за ними по пятам, казалось, смерть, которая уже стоит на углу Бельгийской набережной и улицы Республики, разрешила им в последний раз проскользнуть в здание «Транспор маритим», но она угрожала: «Если не вернетесь с билетом, то…» И без всякой надежды, без денег и без документов они с протянутыми руками штурмовали окошко, словно этот пароход был последним в их жизни, самым последним из всех, пересекавших когда-либо море.

– Но вы, вы-то не едете? – пробормотал я.

– Я ведь еду домой, – сказал он. – Я могу вернуться. Правда, в гетто, но все же назад. Для вас же обратного пути нет. Вас поставили бы к стенке.

Он был прав. И если бы он только помахал своим билетом, толпа истерзанных людей стала бы ползать перед ним на коленях.

– Я еду в префектуру, – сказал я решительно.

Он опять схватил меня за руку. Он проводил меня, подозвал такси, усадил, заплатил шоферу.

Вы сами знаете, что собой представляет префектура Марселя. Мужчины и женщины, ожидающие с утра до позднего вечера в темных коридорах иностранного отдела. Полицейский их разгоняет, а они снова собираются у отдела выездных виз, который, может быть, чудом откроется на несколько часов раньше обычного. Каждый из этой очереди, каждый из этих людей, готовых к отъезду, прошел путь не менее трудный, чем в мирное время проходит целое поколение. И каждый начинает рассказывать своему соседу по очереди, как он трижды избежал верной смерти. Но и сосед его избежал смерти по меньшей мере три раза. Он слушает не очень внимательно и вскоре делает отчаянную попытку протолкнуться вперед в образовавшуюся брешь, а там уже новый сосед сразу начнет ему рассказывать, как он в свою очередь спасся от верной смерти. И во время этого ожидания может случиться, что на тот самый город, куда человек мечтал уехать, чтобы обрести новый покой, упадет первая бомба. И вот визы окажутся недействительными. А за дверью, перед которой он так долго стоял в ожидании, будут читать телеграфное сообщение, что отныне прекращается въезд в страну, казавшуюся ему последним убежищем. И тот, кто с помощью хитрости и подлости не пролез в первый десяток, тот, кто не оказался среди десяти счастливцев, которые с выездной визой в руках снова мчатся к конторе «Транспор маритим», тот уже никогда не попадет в окончательный список отъезжающих, и ничто на свете ему уже не поможет.