В истории нашей революции имя Луначарского навсегда связано со строительством новой, социалистической культуры.
Путь развития советской культуры был нелегким и непростым. Ее творцам приходилось мучительно искать правильные решения. Выйти на верную дорогу многим из них помог Луначарский.
И поистине неоценимую роль сыграл он в воспитании молодых кадров советской интеллигенции.
Луначарский занимался повседневно «делом введения пролетариата во владение всей человеческой культурой». Он вводил массы «в мир музыки», где царили Бетховен, Мусоргский, Чайковский, набрасывал мастерски «литературные силуэты» Пушкина, Лермонтова, Герцена, Некрасова, Достоевского, Толстого, Чехова, Короленко, Горького, воскрешал могучие образы классиков реалистического театра — Шекспира, Островского, Грибоедова, волшебников кисти — Рубенса, Рембрандта, Сурикова-Ленинское учение о двух культурах в каждой национальной культуре, высказывания Маркса, Энгельса, Ленина об отдельных явлениях искусства, ленинские статьи о Толстом, знаменитое положение о необходимости открыть для народа все духовные ценности прошлого, сформулированное в программе, принятой VIII съездом нашей партии, — вот тот компас, по которому Луначарский вел своих слушателей через сложный лабиринт завоеваний многовековой человеческой культуры.
Среди богатств, созданных Луначарским после Октября, его произведения о писателях, композиторах, художниках, артистах, литературных критиках всех времен и континентов представляют особую ценность. В условиях становления нового мира многие из этих выступлений были равносильны второму открытию, новому рождению великих деятелей культуры прошлого, включению их в жизнь революционного народа.
Исключительно высоко оценивая познавательное значение величайших памятников культурного прошлого, Луначарский в то же время не забывал о громадной роли, которую они могут сыграть в нравственном воспитании нового человека, в нашей борьбе с пережитками старины, предрассудками в сознании строителей нового мира. Хрестоматийными стали его оценки значения грибоедовских, гоголевских, щедринских, чеховских образов. Он неоднократно говорил о том, какую огромную роль могут сыграть произведения Чернышевского в создании социалистической этики и эстетики. И, конечно же, в произведениях классиков он видел «нормы и образцы для нашего собственного творчества…».
Колоссальная эрудиция позволяла Луначарскому рисовать картины развития культуры на протяжении веков, четко определять и выражать специфические особенности ее на разных исторических этапах. В 20-х годах он почти параллельно читает обстоятельные синтетические курсы лекций по истории русской и западноевропейской литератур, мирового театра, пишет статьи о выдающихся музыкантах, художниках, актерах, литературных критиках прошлого и современности, задумывает книгу «Культура Древней Греции».
Равным образом он достигает успеха и тогда, когда крупными мазками набрасывает картины художественного развития человечества, и тогда, когда на основе кропотливого исследования фактов дает решение конкретных вопросов развития искусства. Иногда он как бы принимает и популяризирует уже установившийся взгляд на то или иное явление культуры. Но, популяризируя, он умеет по-своему изложить такой взгляд, придать ему объемность, многоцветность, многокрасочность. Таковы его статьи о Сервантесе, Шекспире, Свифте, Грибоедове. Другие его выступления составляют новые вехи в изучении сложнейших явлений мирового литературного процесса. Так расцениваются, например, советской наукой знаменитая речь «Достоевский как художник и мыслитель», произнесенная Луначарским в 1921 году, целые циклы его статей и речей о Гёте, Анатоле Франсе, Горьком, Маяковском. Его «История западноевропейской литературы в ее важнейших моментах» не только противостояла бытовавшим тогда в науке формалистским, компаративистским, культурно-историческим концепциям. Переадресовывая самому Луначарскому его же слова, сказанные по другому поводу, можно охарактеризовать эту его книгу как попытку с помощью марксистской мысли овладеть зарубежной литературой в целом.
Опрокидывая формалистические, компаративистские, вульгарно-социологические взгляды, Луначарский показывает в серии блестящих статей и речей, относящихся к 20-м годам, что подлинное величие и своеобразие русской классической литературы — в ее беспощадном реализме, глубочайшей народности, остром социальном критицизме, обусловленных теснейшей связью ее с освободительной борьбой русского народа, а также беспредельной озабоченностью русских писателей судьбами простых людей, судьбами своей страны, жаждой свободы и счастья. По мнению Луначарского, русская литература «ближе подходила к общественным потребностям, чем литература какой бы то ни было другой страны…». С этим непосредственно связаны характеризующие ее необычайная сила протеста против самодержавно-крепостнического строя, «глубочайшая ненависть к власти», выливавшиеся в «страшную революционную анафему против старой России»[11]. Говоря о Пушкине, Луначарский отмечал:
«Если сравнить этого корифея нашей замечательной литературы с другими зачинателями великих литератур, с бесценными гениями: Шекспиром, Гёте, Данте и т. д., то невольно останавливаешься перед некоторым абсолютным своеобразием Пушкина, притом своеобразием неожиданным.
В самом деле. Чем позднее оказалась особенно богатой и замечательной наша литература? Своей патетикой, почти патологической патетикой. Наша литература идейна, потому что нельзя ей не мыслить, когда такая пропасть разверзается между самосознанием ее носительницы — интеллигенции, и окружающим бытом. Она болезненно чутка, она возвышенна, благородна, она страдальческая и пророческая».
Не все «узлы» в широких историко-литературных построениях Луначарского выдержали напор времени. В книгах и сборниках «Литературные силуэты», «Искусство и революция», «Театр и революция», «В мире музыки», «История западноевропейской литературы в ее важнейших моментах», «Критические этюды (Русская литература)», «Театр сегодня» можно найти немало устаревших формулировок, поспешных заключений, полемических заострений, неоправдавшихся прогнозов и ошибочных положений. Нельзя, разумеется, согласиться с схематическим, прямолинейным применением Луначарским ленинского положения о двух путях возможного развития капитализма в России к русскому литературному процессу и соответственно разделением всех деятелей искусства на сторонников либо «прусского», либо «американского» путей развития. В некоторых работах 20-х годов проявляется влияние плехановского положения о так называемом социологическом эквиваленте, выведение мировоззрения и творчества художника из непосредственного влияния экономики. Это приводило к вмятинам вульгарного социологизма (в целом глубоко чуждого Луначарскому) в ряде его работ, относящихся ко второй половине 20-х — самому началу 30-х годов. Так, вопреки высказанному Луначарским в работах начала 20-х годов взгляду на Пушкина как на величайшего русского национального поэта, в котором «на самом деле просыпался не класс (хотя класс и наложил на него некоторую свою печать), а народ, нация, язык, историческая судьба», — в статье «Лермонтов — революционер» (1926) появляется формула: «Пушкин — представитель среднего дворянства», а в работе «Александр Сергеевич Пушкин» (1930) делается попытка установить непосредственно определяющее значение процесса «европеизации России», «роста торгового капитала» для творческой судьбы величайшего поэта, взглянуть на его поэзию как на результат «глубокого поражения беднеющей родовой аристократии, стародворянской части среднепомещичьей прослойки». Логическое развитие этого положения приводит Луначарского к ошибочной трактовке «Войны и мира» и «Анны Карениной», как якобы произведений апологетических в отношении дворянства; к взгляду на Блока как на последнего гениального поэта дворянства. При оценке явлений зарубежного искусства аналогичные увлечения сказались в работах Луначарского о Вольтере, Стендале, Бальзаке, Флобере, относящихся к концу 20-х годов.
