Коммунисты не должны целиком поддаваться обаянию Толстого, но они не должны сектантски отвергать Толстого потому только, что кое-что, пусть многое, в Толстом им не нравится. Выполняя завет Ленина, надо издать сочинения Толстого и ознакомить с ними широчайшие слои населения нашей страны и содействовать их правильному усвоению. Это мы и делаем теперь.

О значении юбилея Льва Толстого^*

Лев Толстой импонирует миллионам и миллионам людей в нашей стране и за границей с двух сторон: во-первых, как великий художник, во-вторых, как великий праведник.

В известной степени эти два лика Толстого сливаются и поддерживают один другого.

Толстой-писатель поражает двумя чертами, несомненно связанными с его «праведничеством». Форма его произведений представляет собою доведенную до совершенства простоту. Толстой в своих произведениях хочет быть честным как в том, что он воспроизводит под влиянием природы, так и в том, что является продукцией его творческого воображения. Воспроизводя, он хочет изобразить пейзажи, явления, вещи, лица, разговоры с совершенной точностью, передавая только то, что есть самого важного и улавливая вместе с тем жизненность и полносочность передаваемого. В этом смысле Толстой и является великим реалистом.

Но таким же реалистом оказывается он и в области своего творческого воображения. Оно столь насыщено явлениями и законами живой природы, то есть средой и людьми, что никогда не изменяет ему: оно всегда глубочайшим образом правдоподобно и убедительно.

Эта форма появилась у Толстого неспроста. Можно, конечно, представить себе такого реалиста, который стал бы искать в своих изображениях максимального сходства с природой ради, так сказать, фокуса иллюзии полной правдивости, но такой реализм только фокус и дает: получается список с природы, но при всем, иногда детальном, сходстве жизнь улетучивается.

Толстой стал реалистом не ради этого фокуса, а по своему необычайно честному отношению к искусству. Искусство никогда не было для него виртуозничанием. Он никогда не относился к нему как к развлечению. Он всегда верил, что искусство — это есть умение заражать своими глубокими думами и настроениями читателя. Содержание для него было так же важно, как и форма. Он выбирал такую форму, которая самым простым и сильным образом доводила это содержание до сознания слушателя, охватывала его всесторонне и с потрясающей силою.

Таков Толстой-художник по форме. По содержанию же Тол-, стой и в художественных своих произведениях всегда был правдоискателем, всегда хотел установить какую-то успокаивающую, положительную точку зрения на такие «страшные» проблемы, как смерть, как грех, как социальное неравенство.

Все это придало его искусству ту громадную силу, которая выдвинула его в первые ряды мировых гениев.

Равным образом и Толстой-праведник, и Толстой-моралист очень многим обязан своему художественному таланту. Конечно, во-первых, Толстого не стали бы слушать так, как его слушают, если бы он не пришел к людям уже увенчанным венцом славного художника. Кроме того, Толстой много раз обращался непосредственно к своей кисти художника для моральной проповеди. В таких, например, произведениях, как «Воскресение», очень трудно сказать, имеем ли мы дело с художником, проводящим известную моральную тенденцию (как в «Анне Карениной»), или с моралистом, который свои моральные проповеди для большей силы одел в художественную форму. Еще яснее это в чисто моральных рассказах и сказках Толстого (типа «Чем люди живы», «О курином яйце», «От ней все качества»¹ и т. д.). Кроме того, художественный гений Толстого, его умение и опыт говорить просто и убедительно разлиты почти по всем его моральным произведениям, а равным образом по письмам и дневникам и, конечно, значительно усиливают убедительность его проповеди.

Несмотря, однако, на то что Толстой-художник и Толстой-моралист в известной степени слиты, мы все же можем не только различать их, но даже и противопоставлять. Художник всегда является хотя и преображенным, но все же эхом жизни. Художник потому творит в конкретных образах, что сам он является человеком повышенной жизни. Великий художник всегда натура крайне впечатлительная, страстная, богатая. Толстой был всем этим в великой мере.

Прав был Ленин, когда он с высокой похвалой отозвался о литературном портрете Толстого, сделанном Горьким². Горький, сам крупнейший художник, Горький великолепно почувствовал в Толстом именно это богатство натуры. Оно, это буйное богатство натуры, обострившее, с одной стороны, страх перед столь возможным у такой страстной натуры грехом и перед столь ужасной для такой богатой жизни смертью, — прорывало постоянно ткань толстовского «мира», его «теорий», его «праведности» и, как горячая лава, выливалось сквозь кору «учения» подчас великой правдой о самых глубинах человека. Вот почему Толстой как художник ценен всечеловечески, хотя, конечно, и как художник он носит на себе черты классовости, а именно является барином, отвергающим всю буржуазную культуру его времени (без малого всю культуру) и прячущим свой барский протест за крестьянской правдой. Но все же и в этой классовой оболочке Толстым развернуты такие богатые, глубокие картины, что Ленин, не обинуясь, заявил о важности произведений Толстого для всех людей, притом даже при социалистическом строе.

Совсем не то Толстой-проповедник. Правда, и здесь есть положительные стороны. Толстой выражал собою крестьянский протест против всей надстройки, угнетающей крестьян, находил слова жгучей ненависти и разоблачения, полные горькой правды, против государства, собственности, церкви, семьи и т. д.

Но эти превосходные инвективы смешаны у Толстого с положительным учением, сводящимся к отказу от культуры, к принижению жизненных потребностей до мелкокрестьянского уровня, к непротивлению злу насилием, к отзыву человека от живой жизни к так называемой внутренней жизни, которую Толстой сам определял, как «жизнь в боге», впадая тем самым в тяжелый мистицизм, несмотря на все свои старания остаться рационалистом. Этот букет толстовского учения является совершенно неприемлемым для передового человечества. Если еще во времена Толстого положительные стороны его морально-общественного учения были достаточно ценны, чтобы хоть несколько уравновешивать отрицательные стороны — азиатчину, пассивность, мистику, то в настоящее время, когда все эти «идолы», в которых Толстой направлял свои стрелы, более или менее сокращены и положительные стороны его философско-публицистической работы устарели, отрицательные выдвинулись, как возможная основа для попыток крестьянско-мещанского сопротивления идеям коммунизма под знаком «пассивной любви», «мира всему миру» и отрицания классовой борьбы, то есть единственной основы, единственного пути для спасения человечества из всей лжи и муки, которые сам Толстой так хорошо ощущал.

Ленин о Толстом^*

С приближением юбилея Толстого сильно разрастаются споры о нем.

Это очень хорошо. Лев Толстой представляет собою такую крупную фигуру, что разобраться в нем как можно более подробно, отсеять в нем пшеницу и плевелы и не просто пустить пшеницу в употребление, а плевелы — на сожжение, а проанализировать и то и другое, какие плюсы и минусы ему присущи, это будет для нас очень полезно.

Три небольших статьи Ленина, посвященные Толстому¹, конечно, не могут выполнить эту задачу. Не выполнена она и в бесконечно огромной библиотеке, выпущенной толстовцами и буржуазией, ни теми немногими сочинениями, которые до сих пор написаны были в этом направлении марксистами. Мы надеемся, что как раз юбилей породит новую марксистскую, ленинскую литературу о Толстом, которая раз навсегда установит его подлинную оценку и, парализовав его вредные реакционные влияния, придаст зато тем большую эффектность огромным положительным силам, таящимся в его художественном творчестве.