— Ты сдержал слово, пустил моих ребят к родным на побывку. Не струсил. Я тоже своему слову крепок. Так вот заметь: решетки мне не помеха, через месяц я из тюрьмы уйду.

Слух о поимке и сдаче банды без единого выстрела облетел скоро весь уезд. Начальника милиции узнали по имени, и на первых порах загорелось что-то вроде тяжбы, где Извекову быть дальше — возвратиться в армию или оставаться на новом посту. Армия, конечно, перетянула.

Отсюда пошла его дружба с Новожиловым. Расставаясь, они проговорили вечер один на один и узнали друг о друге все, чем наполнено было первое их десятилетие пребывания в рядах большевиков. Новожилов сказал тогда, сжимая руку Извекова:

— Теперь у меня на свете два человека, которым верю я совсем одинаково. Первый — это я, второй — ты.

Много позже, случайно, узнал Кирилл, что и правда Иван Шостак угрозу свою исполнил, бежав из заключения и уведя с собой конвойного, который водил его на допрос. Как распорядилась с ним потом судьба — об этом Кириллу слыхать не довелось.

Когда теперь Извеков увидел себя, каким был на исходе гражданской войны, к нему опять вернулось только что отвергнутое им слово — исход: ко времени ли думать сейчас об исходе войны, начавшейся всего полсуток назад? Разве не говорил Ленин, что сегодня надо делать дело сего дня?

Но вот, вот кому принадлежит слово — исход! Ленин! Мы находимся в войне (мгновенно припомнилось Кириллу), и судьба революции решится исходом этой войны.

Исход — это задача войны. Это цель войны, диктуемая ее смыслом. В чем же задача войны, если не в победе?

— Победа будет за нами! — кончил Новожилов свое чтение.

Разве не звал Ленин этим лозунгом Красную Армию к битвам насмерть, когда Деникин грозил Туле? Разве не воскликнул он, что победа за нами, когда ворота Петрограда таранил Юденич?

Да, с первого часа войны надо думать о ее исходе, потому что уже в первый час бросается жребий последнего, а последний решает народную участь. Дело сего дня — судьба революции.

О, конечно, конечно, война разбудит дремлющие упования Воронкиных — на рокотанье фронтов они выползут из своих щелок, как на ненастье выползают наружу земляные черви. Иваны Шостаки загарцуют на конях, которых снисходительно разрешат им вывести из захудалых конюшен там, где только отыскали себе Шостаки какого-нибудь покровителя.

Если революция вынуждена вести войну, то ведет ее всегда и только против контрреволюции, думал Кирилл. И где же будет его место, когда теперь страна поднимается на самозащиту?

Там, где оно было, когда решалась судьба революции, — в Красной Армии. Нигде больше — в ней и с нею.

Он старался вникать в речи ораторов совещания, говоривших, как делалось дело дня и часа. Уже остались позади вопросы о маскировке заводов, о затемнении области и города. Уже выступил военный с сообщением, что командованием гарнизона дано приказание произвести поверку готовности частей противовоздушной обороны. Уже военком доложил о предстоящем пополнении личного состава районных военкоматов и о необходимости выделить помещения под сборные пункты для мобилизуемых. Наконец усатый военврач, все время подсаживая длинным белым пальцем сползающие очки, мягко и на бестрепетном языке канцелярских бумаг потребовал, чтобы исполком немедленно выдал смотровые на здания, предназначенные под госпитали, на предмет ознакомления с пригодностью таковых зданий для таковых целей, как то предусмотрено мобилизационным планом.

Тогда вновь поднялся Новожилов, собрал в целое все, что разрозненно сказано было ораторами, и предупредил о строгом требовании ко всем — находиться на своем посту денно и нощно.

— Нет малых и больших дел, — сказал он, — всякое дело велико, если исполнено по зову Родины. То, что вчера было долгом гражданским, нынче стало долгом военным. Все, что у нас есть, и самих себя мы обязаны отдать славной нашей Красной Армии.

«Он говорит моими словами. Мы отдадим себя нашей армии безраздельно», — думал Кирилл, с волнением чувствуя, как молодеет голос Новожилова, и сам волнуясь молодо.

— Наша родная Тула, — продолжал Новожилов, — не запятнает историческую свою гордость Кузницы оружия, а послужит несокрушимой опорой победе над врагом. Все учреждения, и в первую очередь исполкомы с их отделами, не теряя ни минуты, переводят свою работу на военный лад. (Тут Новожилов будто по заранее рассчитанному прицелу остановил на Кирилле остро светившиеся глаза.) На товарища Извекова возлагается ответственность по обеспечению в черте города всех требований военной власти в отношении расквартирования частей любого рода оружия или предоставления жилплощади на любые воинские нужды.

Новожилов выдержал короткую паузу, полуобернулся назад и указал на знамя, неподвижным красным слитком ниспускавшее тяжелые свои складки с древка под вызолоченной звездой.

— Наши руки крепки, как тульская сталь. Знамени этого у нас из рук не выбьет никакой противник, будь он трикрат наглее немецких фашистов. Нынче утром на этом священном полотнище огнем советского сердца зажглись слова: смерть фашизму!

Зал вспрянул, словно в общей присяге. Кирилл поднялся вместе со всеми и вместе со всеми бил в ладони, высоко вытянув руки.

Новожилов первым пошел к выходу, за ним двинулись, кто находился за столом. Зал провожал их аплодисментами, и потом все начали быстро скучиваться в дверях.

Извеков, занимавший место в переднем ряду, шел в числе последних. Людской шум казался ему все живее, голоса звонче, движение тесней. Его сдавили в дверях и толкнули такими же, как он, сдавленными и вослед ему вытолкнутыми телами. Так и должно было все происходить, представлялось ему, — проще обычного, устремленнее, жарче.

Но что-то вошло не вполне понятное в его мысли с последними словами Новожилова, — нет, разумеется, не со словами о красном знамени, а с теми, когда он, Извеков, был назван по имени. Истертое, недопустимо будничное для возвышенной, драматичной минуты слово — жилплощадь! Не мог же Новожилов позабыть, что. Извеков всю гражданскую войну был комиссаром Красной Армии! Кем хотят сделать Кирилла теперь? Распределять ордера да выдавать смотровые на квартиры довольно было бы какому-нибудь майору интендантской службы. Или, может быть, Новожилов полагает, что простой администратор не справится с обязанностью квартирьера? Пусть это даже очень ответственная обязанность. Но неужели он, Извеков, верный, опытный, боевой товарищ, годен уже только к тыловой работе?

Он выбрался из тесноты и шагал по коридору. Он был уверен, что сейчас все станет ясно — с ним, с его назначением, с эвакуацией Аночки.

В приемной Новожилова, поодаль от его кабинета, два лейтенанта дымили папиросами, обволакивая низенькую, полнотелую женщину в сиреневой ленточке, охватывающей волосы, и тоже с папиросой во рту. Кирилл поздоровался с ней и попросил доложить о себе Новожилову.

— Товарищ Новожилов занят. Подождите.

— Он мне назначил.

— Я знаю.

— Он сказал, чтобы я зашел к нему сразу после собрания.

— Я знаю. У него совещание.

— Разрешите, я скажу ему по телефону.

Лейтенанты переглянулись. Один из цих, совсем молоденький, в новой, с иголочки, форме, солидно кашлянув, сказал:

— Но вам же говорят, у товарища Новожилова совещание.

Кирилл оглядел его: неужели этот мальчик в форме считает себя старшим? Не потому ли, что на пиджаке у Извекова нет знаков различия?

— Я разговариваю с секретарем товарища Новожилова, — вырвалось у него на низкой нотке, но он не мог удержаться на ней, — и не имею удовольствия знать, какую должность занимаете здесь вы.

Секретарь взяла Извекова под руку, любезно повернула его, прошла с ним несколько мягких шагов к стульям, пыхнула дымком, полушепотом говоря:

— У товарища Новожилова начальник гарнизона. Короткая беседа с командованием. Он просил, чтобы вы подождали.

— Сколько это продлится? С полчаса? Ну, минут двадцать, да?.. Я успею сходить домой? Мне надо, Кирилл запнулся, но нечаянная мысль уже отчетливо сложилась… я только переоденусь…