Веселость не могла, конечно, разрешить спор о вкусах. К тому же Кирилл и в спорах привык доводить дело до конца. Скамья поодаль от раскрашенных павильонов должна была помочь ему.

Они долго не разговаривали, прислушиваясь к шелесту березовой листвы в ответ на еще робкий утренний ветер. Кирилл положил руку на плечо жены, и это движение, похожее на приглашение к миру, отдалось в ней знакомым чувством, — она знала, что он хочет высказаться.

— Я не думаю утверждать, что парк нельзя устроить лучше, красивее. Ты права. Но убранство, даже бедное, обязывает — как это выразить? — к хорошему поведению, что ли. Посаженных цветов не рвут. Поставленную статую не ломают. Должны не рвать. Должны не ломать. Мы ведь по убеждениям своим — воспитатели. (Он улыбнулся.) Ты скажешь: воспитывать надо на хороших образцах. Прививать плохой вкус не годится. Опять ты права. Но как, по-твоему, должны ли мы посредственным театрам запретить играть Шекспира только потому, что они посредственны?

— Нет, нет! — воскликнула Аночка, вся вдруг всколыхнувшись. — Запрещать — нет. Но мы обязаны выпускать на сцену только хороших исполнителей!

— Но ведь пока у нас больше плохих?

— Пока — да, — подтвердила она с убеждением, но быстро, на озорной нотке, опровергла себя: — Плохих, наверно, всегда будет больше.

— Это ты от гордыни, — сказал он шутливо. — Плохих будет со временем меньше, я уверен. Но пока… Лукавая штука это самое «пока», — остановил он сам себя. — В сущности, мы должны из возможного выбирать лучшее. Во всем. И наши, как ты говоришь, антики — они сейчас лучшее… в своем роде, разумеется. И парк сейчас не так уж плох. Ты зря смеешься, право.

— Не обижайся, — сказала она с улыбкой, — я сочувствую… твоему… помнишь, как говорила Надюшка? — твоему безобразительному искусству.

— Ну, удружила… Дело, однако, не так просто. Было бы из чего выбирать лучшее. Но — возможности, каковы возможности? Знаешь, раньше я все иначе понимал, потому что многое иначе видел. Кто долго работает в промышленности, у того особый взгляд на вещи. Там все растет. Даже плохой-работник, хочет не хочет, тянется за общим ростом, иначе ему — каюк. Хороший же идет впереди роста, тянет рост за собой. Его все время спрашивают: а можно сделать больше, скорее, лучше? Можно, говорит он, если будут деньги, люди, головы на плечах. Будет всё, отвечают ему, — деньги, люди, — получай новый план, делай план, работай по-новому. И он работает, и все вокруг работают — быстрей, совершенней. Попробуй отстань! Попробуй завали план!.. Когда я приехал сюда, мне поначалу городская работа показалась куда обширней заводской. Помнишь, я тебе говорил: завод — это продукция, город — это жизнь. Там — часть. Здесь — целое. Здесь родятся, учатся грамоте, создают семьи, кормятся, лепят свой личный быт, ищут счастья, мечтают, как нигде, трудятся на тех же заводах, фабриках, в каждом переулке, под всякой крышей, отдыхают, развлекаются, старятся, страдают, лечатся, приобретают навыки жить ульем, сообща. Здесь так все разделены и так все сцеплены, что никакое производство, будь оно из тысячи процессов, невозможно сравнить с городом. Стоит только произнести слово жизнь, как мы представляем себе город. И не одни горожане. Нынче, может быть, особенно — негорожане… Так вот, в тот город, который мы унаследовали, который отбили у истории кровью лучших ради молодей жизни, в тот город надо вдунуть новую душу… Это действительно большой план. Это план титанический.

Он говорил тихо. Он думал вслух не раз передуманное молча. Аночка сидела неподвижно. Никто не мешал им, не прошел мимо — был воскресный день и все еще рано.

— Я собирался приняться за работу широко, по заводскому примеру — планом сверху. Но во всяком деле есть еще план снизу. Это — возможности, реальность. Прикрываться объективными условиями нельзя. За это у нас бьют. И поделом. Но это не значит, что объективной действительности нет. Она существует. Мы зовем не отрицать ее, а переделывать… Ну, я и переделываю нашу тульскую объективную действительность. Как? Вот, слушай.

Кирилл помолчал, вопросительно глянул куда-то вбок.

— Не знаю, с чего начать. Да с чего ни начни, — усмехнулся он. — В год, когда мы с тобой приехали сюда, все жилищное строительство местных Советов велось в Заречье и было оно в три раза меньше построек личных собственников на окраинах — в Мяснове, в Рогожинском, в других поселках. Год спустя, когда я уже впрягся в телегу, мы выстроили в десять раз меньше, чем собственники. А прошлый год — в восемьдесят два раза меньше.

Неловко сказать — все-то наше достижение вообще измерялось двумястами квадратных метров. Обгонял нас, коммунальщиков, эти четыре года фонд предприятий, учреждений, кооперации. Но и этот фонд изрядно отставал от собственников, которые, кстати, прошлый год в два раза опередили и школьное, и больничное, и жилое заводское строительство, взятые вместе. Значит, эти годы городское коммунальное хозяйство свое жилье только теряло. Нужда более нетерпимая бьет нас ожесточенно. Ведь кто бы ни соорудил домов, обслужить их должен город. А у нас еще до сих пор есть деревянный водопровод, и заменить его весь чугунным мы пока не можем. Мы планируем ежегодно утечку воды. И прошедший год план блестяще перевыполнили. А что мы делаем с бедной тульской Упой. Около четырех миллионов кубометров сточных вод мы спустили в нее за год без очистки! И так за что ни возьмись: мосты, дороги, прачечные, бани… а главное — дома, дома!

Он приостановил свою медленную речь и вдруг с облегчением сказал:

— Знаешь, я все чаще думаю о маленьких домах. Даже о каких-нибудь шестистенках. По-русски. Доступнее, скорее строить. Кварталы, которые омываются дыханием леса, полей. С водоемами, а зимой с катками для ребятишек.

— Но коттеджи, наверно, малоэкономичны, — перебила Аночка с видом критически мыслящего плановика.

Ее шутливое лукавство он, конечно, уловил, но ему хотелось договорить серьезно:

— Представь — нет. Если это не барские особняки, разумеется. Я вычислял. Получается, что при одинаковой жилой площади строительство и содержание многоэтажных домов-коробок по вертикали гораздо дороже, чем комплекс маленьких отдельных домов — по горизонтали. Там лестницы, лифты, поэтажные перекрытия, подвалы, глубокие фундаменты. Тут этого не надо. Чем выше дом, тем больше тратится металла. Попробуй растяни в длину трубы, калориферы, перила, каркасы железобетона, балконные решетки — и что еще там? Металла с лихвой хватит на массивный квартал поселка.

— Деревенского, — добавила она, покосившись на Кирилла.

— Типового. Благоустроенного. Превосходящего не только деревню, но прежде всего — город. Без его пыли, сажи, грохота, толкотни. Без потасовок в коммунальных квартирах. Все дело в планировке, в размещении. В оздоровлении условий. В характере градостроительства.

— Все поселки ползут вширь, — скептически заметила Аночка. — Сколько же надо земли?

— По-твоему, у нас мало? Мы же не спекулируем землей. Другое дело — разбазаривать ее.

— Ну, а транспорт? Если твои горизонтальные поселения растянутся на километры…

— Это из области ужасов! Города-гиганты бессмысленно перегружаются промышленностью, а жилье строят так, что горожанину до места работы скорее как за два часа не добраться. И жалуются на трудности коммуникаций! Надо перестать кучиться. Тогда и с транспортом будет куда проще. Дело в пропорциях между промышленностью и жилыми строениями. В размещении по плану. В большом государственном плане!

— В мечте, — улыбнулась Аночка.

— Да. В битве за мечту, — подтвердил он сурово и заговорил с необычной для» него поспешностью: — Меня ругают. Кто? Все, кому нужна вода, жилье, трамвай, мосты, очистка ям, кто ходит в бани, в парикмахерские, лечебницы, кто лежит в больницах, родильных домах, живет в бараках, которые значатся под рубрикой аварийных. Граждане. Горожане. Они-то, во всяком случае, правы. Одна беда — сам себя ругать я не могу. На свой вопрос — делаю ли, что возможно, я по совести отвечаю себе — делаю все, что мыслимо. Мою мыслимую, а вернее — немыслимую работу критикует исполком, тянет меня на своих заседаниях. Но заговори я о средствах, о людях, о том, что и коммунальному делу надо дать размах, а не подпирать его то тут, то там пасынками, как гнилые телеграфные столбы, — только заговори! Разве я не пробовал? Меня засмеяли. Намереваешься раздуть коммунальный вопрос, а сам не выполняешь даже своего малого плана! Почему же меня не прогонят со службы, когда я его не выполняю? С любого завода прогнали бы, наверно. Да потому что нельзя строить дом без кирпича или без леса, без плотников, нельзя вести водопровод без труб, без слесарей, землекопов. План слишком мало обеспечен, потому и мало выполним. Все это знают. Знают также, что без коренной решительной перемены в подходе ко всему коммунальному делу нечего и говорить о каком-то большом плане. Еще лучше знаю я, что большой план придет. Это никогда не может быть слишком рано. Однако не должно быть и слишком поздно. Но сейчас… С этим придется, товарищ Извеков, погодить. Пока это невозможно. Пока…