Наряду с Мартином известен монах, основавший в Лиможе близ Пуатье и в Мармутье близ Тура первые в Галлии монастырские общины, ставший основателем движения, сыгравшего немаловажную роль в распространении христианства за пределы городов. Дело в том, что пока галльское монашество не занялось обустройством пригородных базилик, оно преследовало главным образом цель — дать возможность человеку уйти из города, уединиться в отшельничестве по примеру первых пустынников. Именно такими были южане — Теодор, обосновавшийся на островах Иере, или Онора, уединившийся на острове Лерен. Однако в связи с увеличением числа своих последователей Опора был вынужден основать в 410 году монашескую обитель. Вскоре его примеру последовал Жан Кассиан, организовавший в 416 году монастырскую обитель Сен-Виктор в Марселе. Оставленные им тексты позволяют составить представление о жизни первых монахов, время которых проходило в соблюдении правил отшельничества (уединившись в келье, они трудились или предавались размышлениям). Они также принимали участие в общих богослужениях в стенах церкви. Приспособленные к условиям жизни того времени и тех мест, менее суровые в обхождении, чем их восточные предшественники, леренские монахи, как и члены братии Кассиана, пользовались в южных областях большим влиянием, таким же, как и монахи из общины Мартина в средней Галлии. Из южных монахов вышел епископ Сезер, способствовавший распространению за пределами монастырей примеров аскетизма и духовности.

На плечи проповедников христианства ложилась в этот смутный период нелегкая ноша: то здесь, то там снова возрождались старые кельтские верования, кое-где варвары добивались восстановления германских языческих культов или, что еще хуже, арианства — этого весьма распространенного среди них с начала IV века извращенного христианства, отрицавшего божественность Христа и тем самым порывавшего с основами веры, что привело к осуждению арианства Никейским собором в 325 году. Конечно, случалось, что и варвары — чаще всего франки и бургунды — воспринимали подлинное христианское учение, но они составляли лишь незначительное меньшинство, к тому же это была верхушка аристократии, уже много времени служившая Риму. Так, Арбогаст, тезка и внук одного из вождей франкского ополчения конца IV века, ставшего правителем в Трире приблизительно в 470 году, пожелал завершить свою карьеру в должности епископа: если допустить, что он и тот Арбогаст, который упоминается как епископ Шартра в 490 году, одно и то же лицо, то можно сделать вывод, что его карьера ничем не отличается от любой подобной из членов высшей галло-римской аристократии. Мы знаем теперь также, что святая Женевьева, сумевшая умерить своей дипломатией гегемонистские устремления Хильдерика в отношении Парижа, сама принадлежала к варварской, вероятнее всего — франкской аристократии [9].

Действительно, к этому времени немало варваров вступило в жизнь Римской империи. В результате разрушительных набегов, особенно частых в конце III и начале V веков, возникали во многих местах, откуда ушло коренное население, замкнутые варварские поселения. Это были вандалы в Тулузенском и Альбигойском районах (Гандалу), чему мы находим подтверждение в топонимии, или же саксонцы, рассеявшиеся, согласно письменным источникам и результатам археологических изысканий, вдоль берегов Ла-Манша и Атлантического океана, в Булоннэ, Бессене, в устье Луары и по шарантскому побережью. Новые антропологические данные заставляют предположить, что некоторые саксонские общины — к примеру, та, что была обнаружена при изучении Вронского некрополя в Понтье, — смогли существовать, не поддерживая никаких контактов с внешним миром, в режиме эндогамии, строжайшим образом выдерживаемом с конца IV века и вплоть до последних десятилетий VI века [10]. Однако в своем большинстве варвары, осевшие в Галлии, оказались к этому времени ассимилированными. Это несомненно относится к тем, кого летописи именуют летами, которые во множестве появились на севере и северо-востоке Галлии в конце III века. Они ставят перед нами немало нерешенных вопросов: некоторые из них определенно являлись пленниками римлян, принудительно поселенными в аграрных колониях империи, подобно тем, о которых пишет один из панегиристов трехсотых годов — «хамав теперь пашет землю для нас, — тот самый хамав, который так долго разорял нас своими набегами». Можно предположить, что другие сами были римско-галльскими пленниками варваров, возвращенными им церии после заключения с нею мирного договора.

Тут следует сказать, что зачастую именно по договорам наиболее многочисленные варварские народности получили разрешение на заселение галльских территорий. Это не относится к бретонцам — выходцам из (Великобритании, первые группы которых в конце IV века высадились и обосновались в Арморике, а массовое вселение их началось в V веке. Дело в том, что сейчас доказано: первые бритто-римляне, подданные империи, вступившие на берега континента, оказались здесь в силу воинской повинности. Он были призваны обеспечить защиту армориканских берегов от набегов морских кочевников, мощь которых они уже успели почувствовать. Последовавшее за этим их массовое передвижение сюда морским путем с запада (Велико-)Британии явилось следствием нападений ирландских скоттов, а также англосаксов. В этот период давление последних, уже сильно ощутимое на востоке и на севере, не достигло еще западной части Британии.

Не существовало также договора между римлянами и алеманнами — народностью, появившейся первоначально в III веке между верховьями Дуная и средним течением Рейна, которая после нескольких безуспешных набегов на Галлию обосновалась в Эльзасе и способствовала великому варварскому прорыву на ее территорию в 406 году. Затем они попытались расселиться здесь, двигаясь вначале (в V веке) вниз, а затем (в VI веке) вверх по течению Рейна.

Зато три крупнейшие варварские народности, обосновавшиеся в V веке в пределах Галлии, — вестготы — на юго-западе, бургунды — на юго-востоке и франки — на севере, — были для Рима народами «федерированными», то есть заключившими с Римом договор. Они входили в состав империи, им выделялись казенные или отторгнутые от больших поместий земли в соответствии с законами о гостеприимстве, и они со своей стороны брали на себя обязательство защищать соответствующую область и прилегающие к ней территории. При этом вождь, остававшийся для своих войск полновластным военачальником, подкреплял свой титул короля (мы уже видели выше, что именно такой титул имел Хильдерик) более пышными терминами, почерпнутыми в римской атрибутике. Гундевех — король бургундов между 450 и 470 годами — именовался командующим галльским ополчением, а его сын Гундобад был патрицием еще до того, как, подобно отцу, стал во главе ополчения. При этом вся полнота гражданской власти, будь то судебная или фискальная, считалась остающейся в руках все тех же римских инстанций, местных и центральных. Но когда центральная власть ослабла, местная, уже успевшая основательно дискредитировать себя, немногого стоила в борьбе со всесильными союзными варварами, вожди которых только и ждали удобного случая, чтобы превратить свои воинские преимущества перед соплеменниками в настоящую королевскую власть над определенными территориями, диктуя свою волю галло-римлянам. Некоторые из них были готовы подчиниться такому давлению просто из желания «насолить» римским администраторам. Другие, движимые стремлением к соглашениям, искали пути к сотрудничеству. К примеру, один из членов влиятельного семейства Сиагриев, которого Сидоний в 469 году упрекал за то, что он оказал помощь бургундам в составлении их собственного свода законов. Пожалуй, одни лишь епископы в своем подавляющем большинстве осмеливались противостоять этому давлению в особенности епископы южных областей (Аквитания находилась под властью вестготов, а юго-восточными областями владели бургунды), где во главе союзных армий стояли военачальники, принявшие арианство.