Как когда-то Пипин III в Сен-Дени, Ангильбер повелел, чтобы после смерти его погребли у западной паперти новой монастырской церкви. Этот человек, один из немногих франков, участвовавших в обновлении литературы и искусства при дворе в Ахене, явился истинным сыном каролингского возрождения. Он был другом Пипина Молодого, короля Италии, и любовником Бертрады, дочери Карла, от которой у него был сын Нитгард, в будущем историк, описавший борьбу между сыновьями Людовика Благочестивого, приходившимися ему двоюродными братьями. Прозванный в дворцовой Академии Гомером, Ангильбер оставил после себя несколько поэм, полных напыщенной риторики, что было также характерно для этого поколения выскочек от культуры. Став аббатом Сен-Рикье в 789 году, он не принял духовного сана и не отказался от посещений двора и Бертрады. И все же он оказался превосходным аббатом не только в своих земных делах, но и в духовном творчестве: написанный им труд «Institutio de diversitate officiorum» является настоящим трактатом по проблемам литургии. Этот человек, оказавшийся между двумя жизнями, двумя сословиями и двумя мирами, мог шокировать своих современников, но Карл Великий до конца дней сохранил дружеские чувства к тому, кто в 800 году сопровождал его в Рим, а в 811 году был одним из подписавших его завещание. Дело в том, что государственный интерес и интерес личный, тесно переплетенные в мозгу Карла, требовали, чтобы во главе монастыря, который он хотел превратить в лабораторию нового монашества, стоял близкий ему человек, неважно, монах или мирянин, пользующийся его полным доверием.

Однако цель, которую ставил себе Карл на протяжении всего своего правления, состояла в наведении порядка, хочется даже сказать порядков, в христианском обществе. Августинская идея о божественном порядке, согласно которой каждый из людей поставлен Богом на свое место на земле и должен выполнить выпавшую на его долю миссию, пробила себе дорогу с тех пор, как она стала основой ответа папы Захария Пипину III. Отныне было условлено, как это сформулировал Геодульф в своей поэме «О лицемерии», что «лоно церкви несет в себе три рода, отличающихся по своему порядку, но объединенных одной верой: священнослужитель на поле Господа, монах в уединении и мирянин на мельнице». Карл сделал максимум возможного, чтобы каждый был на своем месте и чтобы место каждого было ясно определено. Но будучи представителем Бога на земле, имел ли он в действительности средства, материальные и интеллектуальные, чтобы прийти к успеху?

Карл ненамного опередил Ангильбера на пути к могиле: он умер 28 января 814 года и в тот же день был похоронен в дворцовой церкви Ахена. Эйнгард приводит текст его эпитафии: «Под этим камнем покоится тело Карла, великого и праведного императора, который благородно расширил границы Франкского королевства и в течение XLVII лет счастливо правил им, умер семидесяти лет в год DCCCXIV, индикт VII, V календы февраля». Уже в 811 I оду суверен составил завещание с целью «не только обеспечить по христианской традиции разумное и организованное распределение своего богатства в форме милостыни (главным образом в пользу церквей имперских митрополий), но и особенно ради того, чтобы ясно и недвусмысленно поставить в известность своих наследников о том, что им приходится, и произвести между ними справедливый раздел без всяких споров и протестов». Эйнгард заключает: «Людовик, сын Карла и его наследник по воле Божьей, сразу после смерти отца постарался в самые короткие сроки тщательнейшим образом выполнить все пункты его завещания» ^[76]. К счастью для наследников и для судеб империи, Карл оставил после себя только одного подлинно королевского сына. Пипин, король Италии, умер в 810 году, а Карл Молодой, «герцог Меца», — в 81! году. Переживший их Людовик, король Аквитании, стал наследником императора: 11 сентября 813 года его отец самолично короновал его (даже без присутствия папы) императорской диадемой и организовал ему овации франкского народа, собравшегося в Ахене, как «августейшему императору».

И неважно, что семь лет назад, в феврале 806 года Карл, по примеру своих предшественников, франкских королей, предопределил раздел этих государств между тремя сыновьями, «чтобы королевство не было передано неразделенным и без строгих правил, что вело бы к раздорам»: Людовику — Аквитанию и Бургундию; Пипину — Италию и Германию к югу от Дуная; Карлу — Нейстрию, Австразию и Германию к северу от Дуная. Таким образом, каждый получил королевство, в котором уже правил, и в дополнение земли, находившиеся непосредственно в ведении отца. Такой раздел показывает также силу регионального сопротивления попыткам интеграции всех земель в единое государство. Тем более что в документе о региональном разделении нигде не упоминается о судьбе императорского сана, словно Карл соглашался с идеей, что это лишь его персональное отличие, которое исчезнет вместе с ним. И только скоропостижная смерть двух старших сыновей императора к концу его правления позволила сохранить единство и достоинство империи. Но это была, как известно, только отсрочка.

В последние годы правления Карла над королевством нависла новая опасность: набеги викингов. С конца 799 года парусные суда, приходившие с Британских островов в большинстве своем с норвежскими экипажами, стали появляться у берегов Вандеи и высаживать банды грабителей. А в 810 году опасность приблизилась на расстояние нескольких дневных конных переходов от Ахена, как раз в то время, когда Карл был занят в Нордальбинге укреплением нормандской марки в борьбе против беспокойных датчан, которые, обосновавшись на берегах Фризии, обложили ее жителей тяжелой данью в сто фунтов серебра. Карл бросился в Булонь, затем в Гент, чтобы собрать там военную флотилию и подготовить надлежащий отпор. Но отпора не произошло. Северное море, которое в VII–VIII веках открыло Галлии новые перспективы, породившие радужные надежды, стало вскорости и источником всяческих бед.

Таким образом, Карл на закате своей жизни получил возможность почувствовать приближение двойной опасности — внутренних распрей и внешней агрессии, которые уже в годы правления Людовика начали подрывать единство империи, а затем и привели ее к гибели. И большая часть ответственности за предрешенность хода событий лежит на Карле. Систематически прибегая к смешению государственной службы и частных обязательств, он возложил на плечи своих преемников тяжелейшую проблему: только его сила, блеск его побед, его престиж обеспечивали ему преданность подданных, верность вассалов своему сюзерену. А когда появлялся слабый, униженный, терпящий поражение король или возникало соперничество между несколькими претендентами на власть, каждый сталкивался теперь с соблазном продать свою верность тому, кто лучше платит. Поэтому, несмотря на несколько мятежей, о которых летописцы не смогли умолчать, таких, например, как восстание Пипина Горбатого, сумевшего в 792 году увлечь за собой несколько графств, правление Карла Великого стало своеобразной точкой равновесия в истории франкского общества: только его авторитет и его собственное богатство позволяли ему сдерживать центробежные силы, которые покончили с властью Меровингов и в конечном счете подорвали власть его наследников. В гордыне своей он осмелился, вернее за него осмелились, утверждать, что его мощь носила универсальный характер; но бесспорно, блеск и влияние его личности огромны.

Это влияние было одновременно влиянием его народа, народа франков, которому пели дифирамбы как богоизбранному, как новому Израилю, ведомому священным королем, новым Давидом. «Счастлив народ, писал Алкуин, — вдохновляемый вождем и поддерживаемый проповедником веры, правая рука которого потрясает мечом побед, а уста заставляют звучать трубу католической правды. Так Давид своим победным мечом подчинил народу Израиля соседние народы и проповедовал среди своих народов закон Божий. Из благородных корней народа Израиля вышел ради спасения мира цвет полей и долин Христос, и ему в наши дни избранный народ обязан появлением нового короля Давида… короля, под дланью которого христианский народ живет в мире и который повсюду внушает страх языческим нациям» ^[77]. Какой же путь должен был пройти франкский народ после того основополагающего явления, каким стало крещение Хлодвига, и даже после освященной папой коронации Пипина, чтобы отныне он был приравнен к христианскому обществу, да еще и англосаксонским автором. Казалось, исполнилось пожелание монаха, автора новою предисловия к салическому закону, писавшего в 763 году: «Христос любит франков, он покровительствует их королевству, наполняет души его руководителей светом благодати, заботится об их армии, дает им опору в вере, дарует им радость мира и счастье тех, кто властвует над их временем» ^[78]. Пожелание, которое охотно превращали в свою программу франкские короли, как из рода Каролингов, так и из рода Капетингов, сменявшие друг друга сперва во Франкии, затем во Франции.